250 Бобруйская Краснознаменная ордена Суворова II степени стрелковая дивизия

Воспоминания

Бабаков М.А.	Бережко Г.Г.	Божко Ф.М.	Борченко К.Ф.	Вержевикина Е.В.
Грибуш С.Ф.	Иващенко И.А.	Кац Г.З.	Комский Б.Г.	Коробейников Ф.С.
Кочнев В.К.	Красулин В.А.	Куренков В.Д.	Лапидус И.Н.	Латышев Б.Е.
Лепорский А.М.	Лесик П.И.	Лизунов П.А.	Листовничий Н.Л.	Ломовицкий Г.А.
Майоренко П.В.	Малин А.Ф.	Марков М.И.	Мируц М.А.	Мосин А.В.
Погудин Е.Н.	Сербаев Н.К.	Соколов Н.С.	Яфаров А.З.	Яковлев Н.Н.

926 Алленштайнский Краснознаменный ордена Суворова II степени стрелковый полк

Мосин А. В.

Мосин Алексей Васильевич, младший сержант, командир расчета станкового пулемета

… Я попал в 1-ю пулеметную роту 1-го батальона 926-го стрелкового полка 250-й стрелковой дивизии. В ходе войны полку вручили Орден Суворова II степени, а также присвоили почетные наименования "Алленштайнский" и "Краснознаменный". Дивизия же получила Орден Суворова II степени и, кроме того, почетные наименования "Бобруйская" и "Краснознаменная".

Стал подносчиком пулеметных лент. Выдали мне там шинель, ботинки с обмотками и гимнастерку. И с боями мы пошли на г. Брянск. Особенно мне запомнился бои в ноябре 1943 года при форсировании р. Сож под Гомелем в ходе Гомельско-Речицкой наступательной операции Белорусского фронта. Дали нашему расчету в 4 человека небольшую лодочку, и мы двинулись форсировать реку. Сначала плыли хорошо, вокруг взрывы, но до нас осколки не доставали, и вдруг почти у берега рядом с нами разорвался снаряд, лодку перевернуло, мы оказались в воде, но схватили в воде пулемет "Максим" и выбрались на берег. Захватив небольшой плацдарм, мы выдержали несколько контратак противника. Тут я могу сказать, как немцы шли в атаку, двигались небольшими группами перебежками, в основном с автоматами и на ходу стреляли. Мы где-то сутки держались и отбили все контратаки противника. Потери были огромные, не успеешь толком познакомиться с ребятами, а они уже убиты или ранены, и в конце 1943-го года я стал первым номером, мне присвоили звание ефрейтора.

- Много пулеметчиков погибало на передовой?

- Страшно много. Вообще же при каждом наступлении выбивало множество солдат. В 1943-м году погиб и наш взводный, лейтенант, недавно прибывший из училища. В полк постоянно шло пополнение. И после первой же атаки снова нужно было пополняться.

Мы продолжили наступление и прошли севернее г. Гомеля после форсирования р. Сож, далее двигались вперед, после чего уже зимой перешли Березину по льду. Затем сходу форсировали р. Друть, это произошло у деревни Озеране Гомельской области. И здесь немцы не сильно сопротивлялись, но зато при отступлении оставили в Озеране много самогонки и провизии. Ну что говорить, наши братья-славяне нажрались, а тут немцы пустили в контратаку танки и пехоту и отшвырнули нас за реку. Пришлось нам с февраля по июнь 1944 года просидеть перед рекой в обороне.

Здесь мы получали постепенно пополнение, я стоял у пулемета на дежурстве, у нас была хороша траншея, вырытая зигзагом по всем правилам воинского искусства. И однажды по передовой, в том числе и по нашим траншеям проходили в стандартных плащ-палатках представитель Ставки Верховного Главнокомандования Георгий Константинович Жуков и Константин Константинович Рокоссовский, командующий 1-м Белорусским фронтом. Они проводили рекогносцировку местности, а также намечали направление будущего генерального наступления на немецкие позиции. Они проходили мимо моего пулемета, я тогда так и не понял, кто это, думал, офицеры штаба дивизии, кто-то из них еще спросил: "Ну, как, беспокоят немцы?" Я ответил: "Да постреливают". Только на следующий день мне рассказали, что я беседовал с Жуковым или Рокоссовским. Для нас, солдат, эти люди были настоящими полубогами, Военачальниками с большой буквы.

Кстати, недалеко от того места, где мы стояли, находился огромный дуб в два обхвата, и, по всей видимости, кто-то еще в Гражданскую войну прибил там планочки для того, чтобы на дуб было удобно забираться как по лестнице. И однажды немецкая тяжелая самоходка так шарахнула снарядом, что снесла макушку и осколки попали по нашей пулеметной ячейке. Мы вырвали ячейку в виде отсеченного с одной стороны круга. В выпуклой части, типа подковы, было удобно передвигаться и вести огонь с разных направлений, в том числе и фланкирующий огонь вдоль фронта траншей по пехоте. А ствол пулемета "Максим" маскировали подручными средствами - землей и ветками. В тот же раз от пулемета ничего не осталось и меня всего присыпало. К счастью, ребята из пехоты вытащили из земли и отряхнули, у меня была контузия, немного поврежден слух. Но я в госпиталь не пошел, а остался на месте. Позже я узнал, что на нашем участке фронта немцы использовали тяжелые самоходные 150-мм артиллерийские установки "Хуммель". Видимо, они пристреливались на местности, а дуб был хорошим ориентиром. Вот мне и досталось.

- Как готовились к наступлению "Багратион"?

- Наша братва, пехота, делала себе мокроступы, это нам местные партизаны посоветовали, потому что впереди лежала болотистая местность, а там мокроступы были крайне необходимы. Кстати, к нам в расчет в 1944-м году перед генеральным наступлением к нам прибыл белорусский партизан Петр, он хорошо знал местность, и это хорошо помогло нам при прорыве вглубь обороны противника. Жаль только, что он потом погиб. Кстати о мокроступах: нам, пулеметчикам, эти приспособления были ни к чему, ведь пулемет "Максим" весил почти 60 килограмм. Здесь никакие мокроступы не помогут. Пехота постоянно шутила, когда я перетаскивал на себе станок от пулемета: "О, станок как будто для тебя и деланный!" Просто я был небольшого роста, а станок изогнутый, 32 кг, его удобнее носить, чем тело. Хотя ствол с коробкой и кожухом весил всего 22 килограмма, но их надо нести на плече, а при ходьбе очень сильно натирает плечо. Как только натираешь плечо на марше, становится невыносимо больно.

В июне в ходе операции "Багратион" мы начали успешно наступать. Тогда наш батальон броском захватил две траншеи противника, а наш расчет подавил своим огнем, наш первый номер был очень метким, две пулеметные точки фрицев. Кстати, немецкие траншеи, в отличие от наших позиций, были отделаны великолепно, проходы в них даже деревом оббивали. Мы с ходу взяли деревню Озеране. Затем произошел один не очень приятный случай. Наш расчет передвигался по захваченной траншее второй линии обороны противника, и тут на бруствер внезапно вскочил немец и крикнул по-русски: "Руки вверх!" Хорошо хоть, что впереди бежал автоматчик и скосил его, а так мы почти руки-то и подняли.

Затем мы вышли из деревни, и стали идти через лес. В течение дня мы шли по лесу, а затем увидели впереди полянку. Как только на нее вышли, сразу же раздалась команда: "Остановка!" ну что делать, солдаты устали, и кто лежит, кто сидит и чистит оружие. И тут с правой стороны от нашего расположения выскакивает немец, сидящий на передке, запряженном двумя лошадьми, видимо, от орудия. Думаю, он выехал в метрах ста от нас, не больше. Стреляли все, но он так и уехал невредимым. Только раз, и скрылся в леске.

На третий день после взятия Озеране мы вышли в район озера Крушиновка, где отбили контратаки противника. За взятие траншей противника и за успешное противодействие немецким контратакам мне вручили Орден Красной Звезды.

К 2 июля 1944 года мы вышли на шоссе Могилев-Минск. Там был немецкий деревянный дзот, мы фрицев оттуда вышвырнули и остановились на побывку. Здесь собрался весь наш первый батальон, которым командовал капитан Иван Петрович Гонтовой, он превратил дзот в свой наблюдательный пункт. А рядом с нашей пулеметной позицией расположилась полковая батарея 76-мм орудий. Только мы немного окопались, как немцы пошли по шоссе на прорыв из окружения. Мы стояли на опушке леса, и примерно в километре от своих позиций увидели немецкие танки, двигающиеся по шоссе. В этот момент командир полковой батареи струсил, и отдал команду, по которой к орудиям подвели машины и хотели отвести их обратно в лес. И тут перед батареей выскочил Гонтовой, и сразу же заорал: "Назад, гады! Постреляю всех, на хрен!" После чего комбат дал в воздух очередь из автомата ППШ. И снова как гаркнул на артиллеристов: "Машины в укрытие, орудия на позиции!" Пушкари вернулись назад. Мы же устроились в низине и к тому времени оборудовали себе хорошую позицию. После того, как 76-мм орудия заняли свои старые позиции, они открыли огонь по немецким танкам, благодаря которому было подбито три танка. Асфальтированное шоссе же было не очень широким, причем с одной и другой стороны начинались обрывы и, кроме того, со стороны противника, к дороге подходил лес. Немецкая техника, самоходки и автомобили, не смогли дальше двигаться по шоссе, и тогда на нас пошла вражеская пехота. Они шли в расхристанных мундирах, с засученными по локоть рукавами, при этом орали, стреляли, и опять кричали. Кончено, им некуда было деваться, ведь мы их окружили, но, по всей видимости, они были пьяными. Мы же по ним били со всех сторон. Июль, выше пояса пшеница или рожь, и рядом с нами расположилась короткоствольное 45-мм орудие. Мы, пулеметчики, до этого в обороне сильно сдружились с командиром орудия, так что они заняли позицию во ржи по соседству с нами. В том бою наш батальон и поддерживающие его части перебили множество врагов, а недобитые немцы отошли в лес. После боя наступила темнота, прямо какой-то мрак, я решил проведать пушкарей, стоявших по соседству. Оказалось, они все убиты, а командир орудия лежит на немце, схватив его за горло. И он, и немец были мертвы, а вокруг валялось очень много вражеских трупов. В общем, мы их сильно постреляли. Я сам из пулемета их множество положил, в кожухе аж закипала вода, так интенсивно мы стреляли. Всем нам, участвовавшим в бою, вынесли благодарность от Верховного Главнокомандующего Иосифа Виссарионовича Сталина. Кроме того, в батальоне зачитали приказ командующего фронтом Рокоссовского, в котором он благодарил нас за участие в окружении бобруйской группировки немцев.

После этих боев мы двинулись по болоту, первой шла пехота, для них вода была как вода, а мы топали попозже, уже вслед за стрелками, и гать к тому времени представляла собой настоящее месиво из грязи и тины. Потом, через месяц или два, когда нас вывели во второй эшелон, от этой грязи не отстирывались ни брюки, ни гимнастерка, такая это была ядовитая торфяная болотная жижа. Кстати, с немцами мы в болотах ни разу не сталкивались.

Всю Белоруссию мы освободили. Здешний народ был самым интернациональным, они отдавали нам свою последнюю картошку, которую называли "бульбачка". И белорусы искренне отдавали все свои продукты солдатам-освободителям.

Потом была Польша, где в октябре 1944 года в районе деревни Напюрки мы атаковали высоту 108,3. Здесь я, уже в качестве младшего сержанта и командира пулеметного расчета, уничтожил 3 пулеметные точки противника, чем помог матушке пехоте занять высоту. Затем, на следующий день мы отбили несколько контратак и двинулись вперед. Уже 12 октября 1944 года мы вышли к шоссе Рожан-Варшава, где наш расчет вырвался вперед, и мы вынуждены были отбиваться от немцев, причем продержались до прихода пехоты. За эти бои меня наградили Орденом Славы III-ей степени.

После схваток на шоссе мы начали стремительное наступление по территории Польши, и капитан Гонтовой шагал рядом с нами, хотя мы часто оказывались под обстрелом. Как-то проходили небольшой лесок, и в память о нем у меня на всю жизнь остался осколочек от мины в большом пальце на левой руке. Там по нашей колонне очень активно били немецкие минометы, а их обстрел в лесу очень опасен, ведь при прикосновении к веткам деревьев мины сразу же разрываются, и все осколки летят вниз. Вообще же это всегда страшно, попасть под минометный огонь, не всегда и окоп спасет.

Пусть здесь бои происходили не постоянно, а время от времени, но все они были очень ожесточенными. Кстати, в больших польских городах во время войны мне так и не довелось побывать, мы шли севернее от Варшавы. Только после войны я увидел столицу Польши и даже успел посидеть там на гауптвахте за нарушение правил ношения формы, но об этом я расскажу позже.

В январе 1945 года мы подошли в Восточной Пруссии, и перешли границу Польши и Германии. Немцы здесь сопротивлялись ожесточенно, и тогда я в первый раз увидел командующего нашей 3-й армии Горбатова. Мы в начале 1945 года подошли к городу Алленштайну, и здесь произошла заминка - столько обоза нашего скопилось на подступах к городу, танков, лошадей и машин, что пройти было невозможно. И наш командарм с палкой гонял тыловое офицерье за плохую организацию движения. Ну, затем мы пошли вперед, и там нас ожидал г. Мельзак, где в ходе боев в феврале 1945 года погиб генерал Иван Данилович Черняховский, командующий 3-м Белорусским фронтом. Сначала мимо нас прошел броневик, затем еще один, и только через некоторое время проехал один "виллис". Кто-то тогда сказал, что это проехал сам Черняховский. Потом начался артиллерийский обстрел, и на дороге генерала смертельно ранило. Но лично я его так и не увидал.

В Восточной Пруссии мне особенно запомнились бои 14 января 1945 года под дер. Домбровка, где мой расчет прорвался к траншеям противника, и нам удалось очередью положить 8 немецких солдат. За эти бои я был награжден медалью "За отвагу".

А дальше так произошло, что в феврале-марте 1945 года надо было взять высоту, главенствующую над близлежащей местностью. И тут командование приняло решение о том, чтобы ее необходимо взять, но только силами нашего одного полка, это называется бой местного значения. А при таком наступлении артиллерийская поддержка минимальна - были задействованы исключительно полковые и дивизионные орудия. И все. Ни авиации тебе, ни армейской или корпусной артиллерии. А у нас осталось очень мало штыков в полку после всех наступлений. Поэтому нам придали штрафную роту. А эта рота оказалась больше всего нашего полка по численности, включая даже и тыловые части. Так что после небольшой артподготовки мы пошли в атаку, а немцы открыл ураганный огонь, как минометный и артиллерийский, так и пулеметно-ружейный. Нашего брата там очень много полегло. В том бою я перебегал с пулеметом на другую позицию и видел, как штрафники защищали своего командира - они на него телами навалились и скрыли от пуль. И он выжил. А так, положили там множество солдат, особенно штрафников. Но все-таки мы одну часть этой высоты взяли, на той стороне, где вражеские позиции шли спиралью к вершине.

Сразу же после боя наша пехота засыпала и перегородила вражеские траншеи, ведь дальше начинались немецкие позиции. Мы там были почти месяц. И приходил к нам старшина с солдатами из кухни раз в сутки вечером или ночью, когда темно. Термосы с едой приносил. Днем же жрать нечего. И, как назло, мы занимали позиции на высоте как раз в тот период, когда менялась зимняя погода на весеннюю - днем шел дождь, а ночью начинался снег и мороз ударял. К счастью, мы были хорошо одеты- в шинели и телогрейки, под которые одевали теплые гимнастерки, а также великолепные бязевые нательные рубашки. Но все равно, все промокало насквозь. Немцы же находились от нас в 20-25 метрах, мы друг другу гранаты перебрасывали. Мой расчет установил на станковый пулемет щиток и подготовил специальный брустверок, прямо на который мы положили тело "Максима", чтобы его поменьше было заметно. Перестрелки случались регулярно, но в основном немцы нам гранаты бросали. Единственное, что спасало - немецкие гранты с длинными ручками имели долгий запал, так что прежде, чем взорваться, они лежали на земле, шипели и крутились. Ты ее схватишь и выбросишь, она в воздухе и взорвется. Несколько раз немцы хотели "языка" у нас взять. Приходилось сильно стеречься, помогало только то, что у меня как у командира пулемета был автомат, я из него в темноту очередями бил, чтобы немецкую разведку отпугнуть. И из пулемета ночью постоянно стреляли. Слава Богу, никого у нас так и не утащили. Но даже больше, чем действия противника, нам досаждала постоянная влага и ненастье. Спасались только одним способом - внизу в стенке окопа проделывали дыру и уводили ее влево. Во время дождя или снега скрывали в нише голову и туловище, а ноги торчали в окопе. И так, фактически все время, находясь в воде, мы пробыли на высоте несколько недель. При этом никто так и не закашлял, не простыл. Никаких гриппов также не было. Нервы были на пределе, организм был максимально отмобилизован. Ночью приходилось особенно сложно, полежишь часок-другой в окопе и на пост. Менялись постоянно, чтобы отбить врага, если он сунется.

14 марта 1945 года наша дивизия возобновила наступление и приняла участие в окружении Восточно-прусской группировки противника. Они не оказали серьезного сопротивления на высоте, и быстро покинули траншеи, оставив лишь несколько "смертников" для того, чтобы хоть немного задержать нас. Вскоре после наступления наш полк, в связи с большими потерями, понесенными на высоте, вывели во второй эшелон. И что интересно, на отдыхе распахиваешь свою шинель, а там не только внутри, но и по внешней стороне одежды целыми гроздьями висят вши. Тогда мы брали свою одежду и прожаривали ее над костром, вши трещали и сыпались в огонь. После переформирования мы опять выдвинулись в первый эшелон и участвовали в ликвидации окруженной немецкой группировки. В марте меня ранило под Кенигсбергом. Произошло это так - мы наступали на вражеские позиции, немцы вели очень сильный пулеметный огонь, и тут я увидел большую воронку от авиабомбы, мы туда и прыгнули. К тому времени в расчете моего "Максима" осталось три человека. А впереди лежала красивая сосновая роща, деревья зеленели, и за опушкой рощи буквально в десяти метрах стоял коттедж, принадлежавший, видимо, прусскому офицеру. Это было двухэтажное здание с мансардой на третьем этаже. И как раз из мансарды по нам строчил пулемет. Матушка-пехота залегла, и никак не могла продвинуться вперед. Тут ротный кричит: "Пулеметчики, подавите этого гада!" А как его подавишь, мы бьем вверх, да безо всякого толку. И тут снова раздается голос ротного: "Пулеметчики! Выдвигайтесь!" Опять же, а куда там выдвигаться?! Тогда я говорю ребятам: "Вы смотрите на меня, и поднимайтесь к краю воронки только тогда, когда я выскочу и перебегу вон в тот овраг. При этом следите за мной, как только махну рукой, давайте с пулеметом ко мне". После чего я только поднялся, и сразу же раздалась очередь. Знаешь, меня как будто палкой по ноге ударило. Я упал назад в воронку. Говорю своим солдатам: "Ребята, кажется, отвоевался!" И тут чувствую, что у меня кровь по ноге пошла. Подняли мне левую ногу, задрали штанину, сняли обмотку от ботинка и забинтовали голень. После опустили штанину, и завязали все обмоточкой. Я полежал там еще несколько минут, после чего пожелал своим ребятам удачи, сказав на прощание, чтобы они были очень внимательны при стрельбе. Дальше выполз из воронки, а недалеко располагалась лощинка, я туда по-пластунски и забрался. Оказалось, что там стояла подвода, в которой сидели санитары. Прополз всего ничего, но даже за это короткое время у меня онемела и распухла нога. Санитары мне помогли взобраться на подводу, там сидело еще два солдата, и нас повезли в медсанбат. Разгрузили около небольшого домика, и мы, раненные лежали на земле вповалку. Тяжелораненых отправили на обработку, а легкораненые, в том числе и я, до утра на подстилке пролежали. Рано утром на следующий день меня подхватили два санитара и отнесли в комнату, где посадили на стул. Медсестра мою ногу размотала и ножницами разрезала бинт. Тут на пол выпала пуля, она очень удивилась, сказала только: "Вы только не шевелитесь, я сейчас, секундочку…" Куда-то убежала, и через минуту вместе с ней в комнату заходит пожилой врач в халате. Медсестра поднимает пулю и подает нему. Тот посмотрел внимательно и говорит: "О, сынок, это тяжелая длинная пуля, по всей видимости, бронебойная. Тут твоя жизнь и твое спасение". Он выяснил, что мы находились на опушке леса, и догадался, что случилось. Скорее всего, пуля прошила ствол дерева и уже обессиленная пробила мне ногу, не зацепила кость, а прошла по мякоти. И в штанине осталась. А я поднимал ногу и ее при перевязке оставили в бинте. Так что я сутки ходил с таким вот привеском.

Пробыл я в госпитале не более девяти-десяти дней. В это время шли страшные бои, как раз брали Кенигсберг. После выздоровления я снова попал с неокрепшей ногой в пулеметчики, но уже не в свой полк, потому что наша 250-я стрелковая дивизия была переброшена на берлинское направление…

- Как кормили в войсках?

- Что я могу сказать. Кормили когда как, к примеру, в Восточной Пруссии в основном один раз в сутки, вечером или ночью, выдавали котелок русской каши. Ты свой котелок от песка почистишь и отряхнешь - тебе туда бухают каши, плюс сухари, кусок сала и сто грамм водки. Но так как в тот период я не пил и не курил, кстати, выдавали еще пачку махорки, то отдавал водку и курево тем, кто любил это дело. Я же за время войны так ни капли и не выпил, и не курил ничего. Поэтому, думаю, и жив остался. А кормили по-разному. Когда мы стояли в обороне на р. Друть, нас как раз пополнили, и в расчете было четыре человека, солдат, который ходил за обедом, пришел и говорит: "Повар сказал, что сегодня зеленые щи из крапивы, но с американской тушенкой". В первый раз я такие вкусные щи ел. А так на войне ели кашу да сухари.

- Сухой паек выдавали?

- Да. Его перед наступлением выдавали. В сухпаек входило сало, сухари, и махорка. А если после атаки ты жив остался, то тебе 100 грамм наливали. Перед атакой не разливали, но иногда, перед особо тяжелыми наступлениями, могли и выдать водки.

- Что было самым страшным на фронте?

- Подняться в атаку. Когда вокруг рвутся снаряды и мины, и свистят пули - это очень страшно. Самые правдивые слова о войне - это стихи Юлии Друниной: "Я только раз видала рукопашный. Раз - наяву. И сотни раз - во сне... Кто говорит, что на войне не страшно, тот ничего не знает о войне". Она санинструктором была на фронте. Я сам до сих пор не понимаю, как я остался в живых, ведь бывало так, что и подносчик, и второй номер, т.е. заряжающий, и первый номер погибали, а я выживал. Не знаю, судьба, видно, такая. Знаешь, сейчас среди ветеранов очень много примазавшихся к нам, фронтовикам, кто брякает одними только юбилейными медалями, и хвастается, как им было не страшно на войне. А сами или в тылу отсиделись, или вообще пороха даже и не нюхали, были при штабах. На войне всегда страшно.

- Молились ли в войсках?

- Я лично не видел, чтобы в открытую молились. Но в душе каждый Бога вспоминал. Я в том числе. Хотя нас и воспитывали как безбожников и атеистов. Но ведь и сам Сталин в духовной семинарии учился.

- Самое опасное немецкое оружие?

- Да много всякого. Я уже рассказывал о минометах, и вот вспомнил, как в ходе обороны на р. Друть интересный случай произошел. С новым пополнением пришел ко мне в расчет партизан Петро, он часто бывал в этой местности. И как-то говорит: "Знаешь, что, сержант, давай пойдем на рыбалку рыбу глушить". У него там лодочка нашлась. А в д. Озеране немцы находились, между нашими позициями и вражескими траншеями с учетом реки метров 700, и на противоположном берегу как раз было болотце, пологое место и на возвышенности стояла деревня. Ну, что же, рыбалка дело хорошее, сделали мы пару-тройку "глушилок" из коробок из-под патронов - положили туда толовые шашки, вставили бикфордов шнур длиной сантиметров 10 в качестве запала. И пошли раненько утром, только зорька началась. Дошли по кустикам до реки, сели в лодку. Он на веслах, только тормозит, я бросаю в воду шашки. В первый раз бросил, получилось удачно, рыба всплыла. Решили еще раз бросить - там, где быстрины не было и по идее должно было быть много рыбы. И тут я слышу звук летящей мины с немецкой стороны. Недалеко от нас мина на воде взорвалась. Потом еще раз, уже с другой стороны. Вижу, что нас взяли в "вилку". Кричу Петру: "Давай тикать!" Он прибился к немецкому берегу, прямо под берег мы подплыли. И тут мина врезала как раз в том месте, где мы были. Так что просидели у немецкого берега часа два, хорошо хоть, Петр лодку удерживал. И в итоге мы снова отплыли немного в сторону, но к своему берегу не вернулись, ждали до самого вечера. Только начало смеркаться, мы поплыли к себе, и затем как можно скорее добрались до своей позиции. Так что всякое оружие страшное.

- Командир взвода не отругал вас за этот случай?

- Да что там, он на передовой и не показывался, а с ротным терся при батальонном штабе. А наша братва разве выдаст?! За исключением того взводного, что погиб, остальные всегда находились отдельно от нас, мы их в наступлении никогда не видели. Они и в обороне на передовой редко показывались.

- С особистами сталкивались?

- Нет, не довелось

- А с замполитами?

- Они геройствовали в обороне. Приходили к нам и рассказывали всякую всячину, а в наступлении их и близко не было видно.

- В целом, какое отношение было к партии, Сталину?

- Уважительное отношение и к Сталину, и к партии. Меня в армии принимали в комсомол, потому что до войны не приняли. Когда я был в седьмом классе, мы с ребятами сговорились и пошли в райком комсомола в село Моховое, где располагалась железнодорожная станция. Мы прошли 12 километров, но нас не приняли, мне не хватило тогда лет, ведь обычно принимали с 14 лет. Так что приняли уже на фронте, в торжественной обстановке.

- Трофеи собирали?

- Нет. Для этого специальные трофейные команды были. И вообще, я не любил, когда наши солдаты обшаривали карманы у трупов. Избегал этого и никогда не поддерживал. А некоторые себе целые рулоны материалов с собой забирали. И один раз вышел приказ о том, что можно послать посылки домой. Но кто на передовой будет этим заниматься? Какая тебе к черту посылка. Я ни одной посылки не отправил и ничего не собирал в качестве трофеев.

- Деньги какие-то на руки получали?

- Я даже не знал о том, что нам что-то начисляли. В первый раз деньги я получил, когда я ехал в отпуск. Приехав в Брест, зашел в банк с книжкой, и вот там я получил 400 с лишним рублей в качестве наградных за Орден Славы III-й степени и Орден Красной Звезды. На эти деньги тут же рядом с банком в магазине купил часы "Победа". А так у меня даже часов не было.

- Как вас встречало мирное население в Польше и Германии?

- В Польше вначале все было нормально. Но среди нас были такие, и во время войны, и после, кто любил издеваться над женщинами. Даже насиловали их. Я этим никогда не занимался и считаю, что такое поведение является позором для цивилизованного человека. Мирные немцы же нас не принимали за тот вандализм, что наши солдаты учиняли в их музеях и усадьбах. Когда мы шли по Восточной Пруссии, во многих домах были прекрасные фортепиано и рояли, огромные зеркала, старинные трюмо - наши их ломали, и по клавишам со всей одури били, и стреляли по зеркалам и мебели. Кроме того, в Восточной Пруссии немцы много занимались консервацией в стеклянных банках, закрывали такие банки стеклянными же крышками и при этом перетягивали резинками. Очень красиво такие консервации выглядели, прямо загляденье. Даже целые туши куриц, гусей и индеек так хранились. А наши их били, стреляли, и вообще, все на свете вытворяли.

- Ленты для пулемета "Максим" были железными или матерчатыми?

- Матерчатыми. Неплохие ленты, но если в них только попадет хоть немного влаги, то ты в жизни не затолкаешь патрон. Поэтому у нас были специальные деревянные сваечки толщиной примерно с современную обычную шариковую ручку. Этой сваечкой ты сначала пробьешь дырку, а потом сразу же загоняешь патрон. Когда же лента сухая - то без проблем вставляешь патроны безо всяких сваечек. В ленте было 250 патронов, а в коробке - две ленты, всего 500 патронов.

- Часто ли клинило ваш пулемет?

- Не очень. Конечно, бывали моменты, когда второй номер замешкался, или передернул чуть-чуть патроны, то происходил перекос ленты. Но тут быстро производишь в полевых условиях ремонт и все, снова начинаешь стрелять.

- При интенсивной стрельбе воду в кожухе приходилось менять?

- Вот в период боев под Бобруйском и Гомелем операции мы частенько меняли воду, когда отбивали контратаки. Дело в том, что когда вода в кожухе закипит, то "Максим" пули не выстреливает, а как бы плюхает, они далеко не летят. И ствол сильно краснеет.

- Пользовались ли щитком для "Максима"?

- Он весил 9 килограмм, и мы редко его использовали. Он высокий, полметра, даже чуть больше, и в ширину тоже сантиметров 40. Мишень становится большая. Да и подносчику щиток тяжело тащить. Ведь у каждого подносчика по две-три коробки с лентами, да еще в вещмешке по нескольку пачек с запасными патронами для набивки лент. Так что щиток в наступлении был явно лишним.

^{Интервью и лит.обработка: Юрий Трифонов}