Воспоминания
922 Краснознаменный ордена Александра Невского стрелковый полк
918 Остроленковский Краснознаменный орденов Кутузова II и III степеней стрелковый полк
Лапидус И.Н.
старший сержант Лапидус Илья Наумович, комвзвода санитаров-носильщиков санроты
 Я родился в городе Нижний Новгород, в 1922 году, в июле.
После меня родились еще брат, сестра, таким образом, нас оказалось трое. Жили мы, прямо скажем, довольно скромно, тем не менее все учились. Я закончил в 1940 году школу № 50 города Горького: к тому времени Нижний Новгород был переименован в Горький.
Но еще до окончания школы, где-то в феврале 1940 года, нас райком комсомола вызывал и усиленно агитировал пойти и продолжить учебу в Горьковском училище зенитной артиллерии. Но был февраль, и мы еще школу не закончили. В общем, мы отказались от этого предложения. А в июне, к окончанию школы, у меня уже была призывная повестка, и я в определенное время должен был явиться в военкомат, чтобы пойти служить.
 Мы с приятелем, который со мной в одном классе учился, решили, что пойдем учиться в Высшее Ленинградское училище тяжелой артиллерии. Военкомат, куда мы обратились, поддержал нашу просьбу и дал нам направление на медицинскую комиссию. Медицинская комиссия: все вроде было в порядке до глазного кабинета. Когда глазной доктор начал проверять мое зрение, острота была довольно нормальная, а вот когда начал листать альбом, в котором были замаскированы цифры, то где-то после второй-третьей страницы я стал заметно путаться в ответах. И этого оказалось достаточно, чтобы мне сказали, что в артиллерию я не подхожу с таким плохим цветоощущением. Таким образом, когда пришел срок явиться в военкомат, чтобы идти на службу в Красную (как она тогда называлась) Армию, было уже 4 октября. Была осень, правда, стоял хороший солнечный день. Человек сто наших пошло.
Последний экзамен в школе был по истории. Но зная, что могу пойти в армию, я, откровенно говоря, к истории, да и вообще к экзаменам не готовился. И когда вытянул билет, то оказалось, что я должен ответить на вопрос о роли Сталина в Гражданской войне. По карте, которая тогда опубликована была, указывались места сражений в Гражданской войне, когда под руководством Сталина везде одерживались победы. Я не сумел в нужной последовательности изложить эту серьезную тему, и мне поставили двойку, "неуд", как тогда называлось. Этот "неуд" единственный попал в мой аттестат, остальные отметки были более или менее приличные. Вот с этим аттестатом я и пошел служить.
  4 октября меня провожали все мои. Нас посадили, как ни странно (а может, это было обычное явление), в обыкновенные товарные вагоны, оборудованные по обеим сторонам полками на уровне пояса. Я не помню, сколько человек там было, ну, в общем-то не скучно было. Вот так мы поехали в объезд Москвы. По дороге останавливались, можно было выйти, кто-то даже бегал в магазин, иногда и спиртное приносил. И на следующие сутки, уже поздно вечером (а нам даже не сказали, куда мы едем, куда нас везут), мы прибыли в Смоленск. Шел дождь, это я помню. Слякоть. И мы с вокзала вверх по горе шлепали уже строем. Одноклассников было не меньше десяти человек.
Нас разместили в здании, которое потом оказалось школой санинструкторов Западного особого военного округа. Так вот, мы начали там службу с октября 1940 года. Как первую ночь провели, я не запомнил, это как школа какая-то была. А поутру первым делом разбили нас повзводно, и мы пошли на склад набивать матрасы и подушки соломой. Вот эти набитые соломой матрас и подушка служили нам спальным местом. И в общем-то в наши 18 лет это не мешало хорошо и крепко спать.
Началась повседневная служба. Нас обмундировали. Нам представили старшину, которого я помню: крепкий, слаженный, высокий, красивый молдаванин, и фамилия его редкая запомнилась - Peмыга. Мне потом после войны попадалась эта фамилия...
Что это была за школа Западного особого военного округа? Очевидно, предполагалось, что это была серьезная организация на случай войны, потому и назывался округ "Особый", что должен был принять на себя первый удар. Школа санинструкторов готовила кадры для оказания помощи раненым в боевых условиях.
Там все были призванные солдаты, то есть мужчины? Женщин там вообще не было?
Нет, женщин не было. Кстати, замечу: когда в фильмах о войне показывают, как женщина тащит волоком раненого мужчину, который вдвое больше ее, - это киношная чушь. Я прослужил в стрелковом полку, в санроте. Там были женщины, медицинские сестры. Но на поле боя и непосредственно в боевых порядках никогда не было ни одной женщины. Писатель Григорий Бакланов в своей повести о войне тоже обратил на это внимание: неправда, будто женщин посылали на поле боя. Может быть, где-то в артиллерийских батареях такое было, но в пехотных частях - нет, не было.
Нас учили, как оказывать первую помощь раненым, как накладывать жгут и все повязки, причем это делалось в условиях, приближенных к боевым: раненый находился в положении лежа, на боку, как угодно. Причем и в летних условиях, и в зимних.
На улице?
На улице, конечно.
Нас учили ползать по-пластунски. Нас снаряжали, и на лыжах мы должны были пройти 10-километровый марш с полной выкладкой. Когда мы возвращались, шинель была инеем покрыта от вспотевшей спины. И каждое утро, ровно в 6.00, раздавался голос дневального: "Подъем!" Надо было немедленно вскочить, одеться, заправить постель, причем правильно заправить, потому что потом старшина смотрел, правильно или неправильно заправлена постель. Но самое сложное было намотать трехметровые обмотки.
Позвольте покажу, на что это примерно похоже. Взгляните, сравните с этой вещью.
Правильно, по форме это обмотка. Но наши обмотки были черные, и по ширине примерно сантиметра на два уже, чем эти. Это конец обмотки. Надо было начать с того конца. Тут неправильно скручено. Надо было начать с того конца, снизу, прихватить край ботинка и туго, но не настолько, чтобы не сжать голень, намотать, а затем надежно верхний конец вот этим шнурком закрепить, чтобы он, этот конец, надежно сидел на ноге. И если, не дай бог, во время занятий, особенно пробежек, обмотка вдруг начнет разматываться, то это собьет всю колонну. Человек может упасть, повредиться.
Сколько примерно времени требовалось, чтобы намотать обмотку?
Мы должны были одеться примерно за 3-4 минуты. И старшина стоял, как с секундомером (секундомера у него не было, конечно, и часов-то не было), и он следил, чтобы мы успевали все сделать быстро.
Включая намотанные обмотки?
Включая намотанные обмотки. Натянуть брюки, гимнастерку, потом надеть ботинки, и быстро обмотать одну ногу, потом вторую ногу - все! И потом на улицу.
А в ботинках портянки были?
Конечно, портянки. Это очень важный элемент: уметь намотать портянки таким образом, чтобы она, во-первых, не сползала, во-вторых, чтобы в ботинке не сжималась, иначе обязательно натрешь ногу.
И мы выбегали на улицу. На улице пробежка, утренняя зарядка. Причем и летом (летом мы были по пояс раздеты), и зимой (в гимнастерках). Мороз не мороз, а мы выбегали на улицу.
Изучали боевой устав, устав караульной службы. В ходе службы периодически назначались в караул. Караул выставляли у складов, за пределами здания. Были специальные караульные помещения. Два часа стоишь в карауле (вот не помню точно, но два часа, по-моему), а потом возвращаешься в караульное помещение. Караул подчинялся начальнику караула. Нам говорили, что никто не имеет права подойти к караульному без караульного начальника. Это все было наряду с подготовкой молодого бойца.
Мы подвергались довольно сильной физической нагрузке. Несмотря на это, мы окрепли.
Не болел никто?
Нет, никто не болел. Я, когда приехал, взвесился: чуть больше 50 кг, а через полгода весил уже 60 килограммов. Вот такое было питание.
Что вы ели?
Хорошо питали нас. Тогда, в 1940 году, когда маршал Тимошенко стал наркомом обороны, были увеличены нормы питания. Помню, на день почти килограмм хлеба давали. Утром завтрак, обед из двух блюд, потом еще третье. И тем не менее многие, я в том числе, до ужина едва дотягивали. И хотя в школе был ларек, где можно было купить пряники, например, есть очень хотелось. В столовой питались в две смены, все не умещались за один раз. Столовая размещалась в нижней части здания.
Сколько человек примерно состояло в школе?
Точно не помню. По-моему, три роты было.
У вас своя столовая была?
Была своя столовая при училище. Мы поужинаем, потом умудримся с другой сменой спуститься опять. И нас первое время не замечали. А потом кто-то заприметил и командиру роты сказал. Он, я помню, меня и приятеля (на фотографии есть, из моей школы, Гена Капранов) и еще кого-то вызвал. Не то чтобы он нас отчитывал, а просто спросил: "Вам, что, не хватает?" Мы признались: "Да, не наедаемся". Что-то он нам коротко сказал. Он не ругал нас, нет, по-отцовски обошелся... Но мы больше не ходили на вторые ужины. Вот так зиму мы и пережили.
1 Мая должен был быть военный парад, и мы готовились, тренировались. Должны были показать свою строевую подготовку: подход, строевой шаг, равнение, отдать честь, равняйсь, смирно, шагом марш, налево, направо... Строевая подготовка была непременной частью учебы.
Как тренировали строевую подготовку? У вас были нарисованы на плацу тренировочные коробки?
Деталей не помню. У нас был плац, площадка, и мы там строевой подготовкой занимались. Мимо командира мы должны были пройти строевым шагом (начать недоходя), потом взять под козырек, пройти, он нам должен был отдать честь в ответ, и если это было сделано хорошо, то командир был доволен.
Физкультура у нас тоже была. Хороший был зал, турники. Подтягиваться, оборот - все это я тоже делал, тоже получалось.
 А на 1 Мая мы прошли на параде по площади в Смоленске. И нам выдали хорошие фуражки вместо пилоток. Я сейчас цвет околыша не вспомню, какой был (вероятно, красный). В общем, выдали фуражки, и мы уже форсили в них: по субботам - воскресеньям у нас были выходные, нам давали увольнительные, и мы могли ходить в город.
У нас был командир взвода, из Бурятии. Не помню его фамилию. Вот командира роты фамилию я сохранил, его фамилия распространенная - Соколов. Командир взвода готовился к поступлению в военное училище. Не помню его звания, два кубика он, наверное, носил. Ему надо было сдавать экзамены: русский язык, что-то еще. Он обратился к командиру роты с просьбой, чтобы я занимался с ним подготовкой к экзамену по русскому языку по курсу средней школы. Меня вызвал командир роты: "Он хочет, чтобы ты с ним занимался. Сможешь?" Я говорю: "Попробую".
Командир взвода жил в Смоленске, в городе. Таким образом, периодически, после занятий, мне давали увольнительную записку, и я каким-то образом добирался к нему домой. Занимался с им, a потом возвращался в колу. Никакого училища у него, конечно, не получилось, как и у всех нас, потому что... Потому что пришел тот зловещий день.
22 июня, как обычно у нас бывало по воскресеньям, все училище строем вышло на отдых куда-то за город. Там были зоны отдыха, где отдыхали жители города. Нас туда с оркестром (в школе был оркестр) водили. Вот и на этот раз после завтрака выстроились и с оркестром торжественно прошагали сколько-то времени. Вот мы оказались в зеленой зоне на склоне, и на траве расселись. Сколько времени мы так сидели на траве, я не помню, только приходят командир взвода, командир роты. Нас быстро построили, и мы зашагали обратно в школу.
Сразу ничего не сказали?
Ничего. А когда мы пришли в школу, нас всех построили в коридоре и объявили, что началась война, напали немцы, есть приказ усилить охрану, в городе объявлено чрезвычайное положение. Нам выдали винтовки Мосина образца 1891-го, дробь тридцатого...
В ограждении школы были проходы, через которые можно было обозревать пространство. Нам было сказано: "В ночное время, если вы стоите в карауле и видите, что кто-то идет, вы должны стрелять без предупреждения". Это первое. Второе: 24 июня немцы уже бомбили Смоленск всю ночь. Город горел. Нам говорили, что в городе якобы диверсанты. Они, возможно, дают в ночное время сигналы бомбардировочной авиации об объектах, которые нужно бомбить. Надо за этим внимательно следить, и без предупреждения открывать огонь. Вот такое задание было спущено всем.
В июле немцы подошли к окраине Смоленска. А Смоленск стоит на Днепре. Есть переправа, есть мост через Днепр. И вот на окраине Смоленска завязались бои. И в школу был передан приказ об эвакуации. 13 июля 1941-го школу вывели на вокзал, там стоял товарный состав. Нас всех затолкали в него, и состав двинулся на восток. Километров пятьдесят мы ползли, может быть, часа два, остановились в районе станции Ярцево, там, видимо, районный городишко. Мы остановились, потому что дальше двигаться нельзя было. На соседнем пути стояли цистерны. Не пустые, как оказалось.
Тут нам сказали, что в районе Ярцево высадился немецкий десант. Нам приказали взять винтовки. Выдали патроны, по сумке. А состав стоял как бы в углублении; с правой стороны был бугор, крутой склон, мы должны были взобраться туда, чтобы посмотреть, что там происходит.
Мы взобрались наверх, там уже местность просматривалась, но мы ничего не видели, потому что начался минометный обстрел, прямо по этой площади, прямо по стоящим составам. Цистерна, стоявшая на соседнем пути, загорелась. Я не знаю, куда шел состав с цистернами, скорее всего на запад, раз они были с топливом. Загорелась цистерна: пламя огромное. Поступила команда спуститься. Мы буквально проползли под соседними вагонами, бросив все имущество, которое было с нами. Да и что у нас могло быть? Обычные вещевые мешки, какая-то еда была с собой, сухие пайки. Только нам не дали вернуться, да и не было возможности, потому что пылала соседняя платформа. Мы пролезли под стоящим составом на противоположную сторону, там низина, слегка заболоченная, и лесок.
Извините, так это на станции было или за станцией?
Где-то недалеко от станции, потому что сказано было, что это Ярцево, и где-то в этом районе высадился немецкий десант. Значит, кому-то было известно, что десант.
[Справка: 11 июля 1941 года немецкий 39-й моторизированный корпус, сломив сопротивление не успевшей сосредоточиться 19-й армии в районе Витебска, начал наступление на Демидов, Духовщину и Смоленск. 13 июля он достиг Демидова и Велижа, занял Духовщину, вступил в бой за Ярцево и 15 июля прорвался к шоссе Смоленск - Москва].
Поступила команда, и мы все сбором перебрались и оказались в этом леске. Это небольшой смешанный лес. В этом лесу было много наших военных разного ранга. Часть из них, на это я обратил внимание, была в высоких чинах: в петлице было четыре шпалы, у кого-то другое количество шпал. (Четыре шпалы - это уровень полковника.)
Они сидели и уничтожали документы из опасения, что могут оказаться в окружении и попасть в плен. Мы же, в своих ярких фуражках, ввызвали у них раздражение, они считали, что "юнкерсы 87-е", которые на нас пикировали и расстреливали, нас видят и что мы всех демаскируем.
Коротко говоря, мы там прокантовались до вечера, наверное. И потом начали выбираться. Выбирались до утра. Утро было тогда раннее. Светло уже где-то в полчетвертого. Вот какая-то деревня по пути - параллельно железной дороге, но не в видимости железной дороги. Бабушки выносили нам молока, краюху хлеба, то есть они видели, что мы без всего. Вот так мы, наверное, дня два или три пробирались.
Скажите, так в тот момент никто не вступил в бой с этим "десантом"?
Нет. Никаких боев у нас не было.
То есть тогда просто побежали в лес и из леса уже дальше в тыл?
Да, мы стали пробираться на восток. Как там оставшиеся, что с ними было, понятия не имею. Но это то, что нам бросилось в глаза, запомнилось. У нас, у мальчишек, страха еще не было. Мы, возможно, не понимали, что произошло. Мне еще не было 19 лет.
Скажите, а удивление было, что немцы уже так глубоко прошли за такое короткое время?
Нет, мы не оценивали всей обстановки, мы ее и не знали. Мы не знали, что творится кругом. Откуда нам знать? Тем более наши начальники школы, командир, они тоже ничего не знали. У них какая-то связь, возможно, и была, не знаю. Только, похоже, они сами принимали решения.
Мы дошли до станции Дорогобуж. Там стоял железнодорожный состав, который должен был идти на восток. В середине состава было три, может быть, четыре пассажирских вагона с ранеными. На вагонах ясно были видны красные кресты. Остальные - товарняк.
Нам было сказано в эти товарные вагоны залезать. Но мы не успели. Потому что вдруг появился "Мессершмитт" и на бреющем полете сбросил бомбы прямо на эти пассажирские вагоны, где были раненые. Вагоны начали гореть. Стоны, крики. Как спасать? Там был какой-то медицинский персонал...
Мы вынуждены были разбежаться, потому что "Мессершмитт", отбомбившись, развернулся и на бреющем полете стал расстреливать всех из пулемета. Расстрел из пулемета с самолета - по ощущению гораздо опаснее и вызывает большее чувства страха, чем бомба. Бомбу, когда самолет выбрасывает, видно, правда, если она сброшена высоко, а от пулемета укрыться трудно.
Коротко говоря, железнодорожники расцепили состав. Те горящие вагоны остались. Целые вагоны на другой путь вывели, сцепили, и мы поехали дальше на восток.
Мы прошли вскоре Вязьму, и где-то, может, в конце июля, были недалеко от Можайска. То есть уже недалеко от Москвы. И вот меня и еще двоих таких же, как я, курсантов, вызвали в вагон, где было начальство, и нам выписывают предписание - отправиться для прохождения службы по специальности в 247-ю стрелковую дивизию.
Вам звание присвоили к тому моменту, когда вы выпустились из школы?
Выпуска из школы у нас не было. Нам никто никаких званий не присваивал. Если бы нам было присвоено звание, то это было бы четыре треугольничка, то есть старшина. Но у нас не было такого выпуска.
Нам надо было возвращаться в Вязьму. Тогда еще было движение железнодорожное, каким-то образом мы подцепились и вернулись в Вязьму.
В Вязьме, я помню хорошо, мы в каком-то парке переспали под деревом, прямо на траве, а утром нас патруль задержал, подозревая, что мы дезертиры и тут скрываемся. К коменданту нас привели, мы ему показали наши документы. Он нам говорит: "Ребята, вот в Вязьме на ветке железнодорожной стоят открытые платформы под паровозом. Там на них должна быть группа военных летчиков. Они едут в Гжатск, там находится штаб 31-й армии резервного фронта". Уже, по-видимому, был создан резервный фронт для обороны Москвы, потому что основной Западный фронт уже не смог удерживать этот натиск.
Мы туда пришли, разыскали эти платформы. Действительно, там были летчики. Видно было: они в петлицах голубых. Мы к ним присоединились. Приехали, сошли. Это был Гжатск. Город был пуст, по крайней мере мы не видели никого. Нам показали, куда нам обратиться. Меня направили в 247-ю дивизию, которая развертывается в какой-то местности, даже не знаю, где именно. Но мне показали, я приехал туда. Меня зачислили. И вскоре нас, всю 247-ю дивизию, выдвинули в район Сычевки, это немного южнее Ржева. Предполагалось, что здесь 247-я дивизия остановит немцев.
[Справка: С августа по октябрь 247-я стрелковая дивизия вела тяжёлые бои на подступах к Москве. К 6 октября 1941 года в составе оперативной группы, без двух полков, один из которых был передан 119-й стрелковой дивизии, переброшена в район Ржева и Волоколамска. В октябре 1941 года понесла невосполнимые потери личного состава убитыми, раненными и пропавшими без вести.]
Когда я туда прибыл, там сразу не определились, куда меня отправить, и держали в составе медсанбата. Мы находились в каком-то населенном пункте в ожидании, что последует распоряжение на развертывание медсанбата для приема раненых, но распоряжения все не было, а к вечеру мы увидели, что в Сычевке пожар. Там большая нефтебаза, по-видимому, была, ее разбомбили, так она пылала огнем, который был виден с расстояния, где мы находились. И никакой связи…
Начальник штаба не знает, какое решение принимать. Он вызвал кого-то из командиров и нас человек вроде пять. Посадили в машину и выдали нам винтовки с заданием: доехать до первого населенного пункта, узнать, там ли штаб дивизии или что там за часть от дивизии. Словом, узнать, есть там наши или нет.
Было уже затемно, когда мы поехали. Когда доехали, темно стало, уже солнце село. [Вероятно, речь идет уже о событиях октября 1941.] Машину остановили, мы тихонечко к крайнему дому подошли. Старик вышел, мы его спрашиваем: "Кто у вас? Есть наши?" Он говорит, что никого нет. "А немцы?" - "И немцев нет". Посчитали, что нам дальше проверять бессмысленно, да и опасно. Мы вернулись, сказали, что там нет никого.
То есть начштаба не удалось связаться со штабом дивизии и получить распоряжения. И он принимает решение: мы должны сами по себе двигаться на восток. Мы и двинулись тогда. Успели во Ржеве проскочить по мосту через Волгу, немецкие танки по высокому берегу рвались на восток, но мы проскочили. Постепенно, выяснилось, что здесь собрались остатки всей 247-й дивизии, которая, непонятно, вступила в бой или не вступила; но не была еще как следует развернута, как немцы ее расколотили на куски. И дивизия по сути, как мне потом стало известно, была расформирована.
А 250-я стрелковая дивизия была сформирована во Владимире, в июле месяце. Как здесь (на схеме) показано, дивизия подошла в район города Белый. Это было, наверное, в конце июля, я точно не могу сказать. Нас тогда перевели в эту дивизию - остатки от 247-й, и целиком медсанбат. И мы продолжали, уже с 250 дивизией, отступление, прошли здесь где-то, на Торжок.
Знаете, у меня вопрос по датам здесь есть. Отступление на Калинин было, когда операция "Тайфун" началась, в октябре и позже.
Это было наступление на Москву. И на Калинин шел этот клин, который предполагался для того, чтобы замкнуть кольцо. Полное окружение Москвы планировалось, для этого были армии вот этого направления.
Значит, я упустил такой момент: когда началось вынужденное отступление под давлением высокоорганизованной немецкой армии, когда сплошной фронт Kрасной Aрмии был разрублен на части, то иногда это отступление принимало характер просто бегства, иногда панического.
Движение на восток обычно начиналось с движение тыловых частей, и оно создавало заторы, задерживало отступление боевых частей. А что значит затор в дорогах? Это самая хорошая мишень для авиации. И вот я хотел рассказать об одном из таких моментов в процессе отступления.
В одной из деревень, в которой нам пришлось остановиться на ночлег, все было забито нашими частями тыловыми. Это было в районе Калинина. Для питания у нас с собой были брикеты сухие. Такие, что мы могли в котелке с водой где-то на костре или, если удастся, в помещении сварить кашу. Утром рано хозяйка печку топит, я поставил котелок, брикет каши сварился, и я начал уже было завтракать, как вдруг услышал, что началась ожесточенная стрельба. Все, кто был в доме, схватили винтовки и выскочили, но не на улицу, а через задний выход, потому что там стояла какая-то наша машина.
Метрах в четырехстах, может, трехстах двигались немецкие автоматчики. Они шли цепью. Отошли от леса и просто стреляли в никуда, но это производило эффект. Мы же не знали, целятся они или нет.
Этого мы совершенно не ожидали. Никто, видимо, никакого охранения не выставлял, потому что это были отступающие части, разные формирования, тыловые. Там никто не поддерживал необходимый порядок. Такая внезапность обескуражила. Хорошо, что машину, которая сзади стояла чем-то груженая, водителю удалось уже завести. Я не помню, то ли он крутил рычаг (тогда машины еще без стартеров были), то ли что, но я вскочил на подножку, и машина сразу пошла. Мы поехали, а автоматчики продолжали идти цепью. Но мы успели проскочить.
Далеко от вас была эта цепь? Пуля долетит?
Мы выехали на дорогу. Это была дорога, на ней был виден утренний иней. Грузовая машина, на которой я ехал, была не знаю чья, а тут - впереди стоит санитарка. Вижу, что наша. Я соскочил, они меня увидели и кричат, чтобы я к ним забирался. Я забрался, и мы поехали.
И тут вдруг затор. И нет возможности проехать. Все встали. Стоит какой-то газик, водитель пытается его завести, никак не может. А дорога там… Ну какие там дороги? Проселочные дороги. Можно объехать, но это только по целине. А проходимость их, наших газиков автозаводских, невысокая. Слабые были машины, потому в слякоть мы их на своем горбу все больше вытаскивали.
Коротко говоря, никак не заводится машина. И тут идет перевязанный бинтом, окровавленный полковник с четырьмя шпалами, и сопровождают его какие-то его подчиненные, может быть и адъютант, с автоматами. Выясняет, что происходит. Ему объясняют: машина стоит, не может завестись. Он отстранил этого водителя и кому-то из своих, шоферу, наверное, видимо, его машина тоже в заторе стояла, говорит: "Посмотри, что там". Тот посмотрел, потом подходит и говорит: "Да ручку крутанул, машина заработала". Я не рядом был, но мог слышать, как полковник скомандовал своим: "Расстреляйте его, этого подлеца!". Там какой-то сарай в стороне был, водителя увели за сарай и выполнили там этот приказ.
Такие вот ситуации возникали…
Думаете, специально он машину остановил?
Да, такое подозрение было, потому что ведь с отступающей армией не все уходили, а многие оставались, к сожалению. Многие оставались. Я не говорю, что сдавались охотно, но оставались.
Это все в один день произошло? Вы убежали из деревни на подножке машины и потом этот затор на дороге? Далеко ли были немцы?
Да, это в один день произошло. Я не могу точно сказать, как далеко были немцы. Я потом думал, как же так получилось? Почему такое огромное количество войск, которыми была забита деревня, бежало от этих автоматчиков? Их там было, может 15 человек, может, это была просто разведка боем? Потому бежали, что не было единого руководства. Это были тыловые части различных соединений, это не единое целое. И никто оборону не организовал...
У вас есть какие-то сведения о вашей школе санинструкторов?
Да. После войны мне сказали, что школа была эвакуирована в Горьковскую область, там есть деревня или рабочий поселок под названием Сережа. Где-то в районе Арзамаса. То есть остатки этой школы вот туда отправились.
То отступление, которое вы пережили, оно все-таки было организованное или не очень?
Про организованность можно сказать только с большой натяжкой. Может быть, в официальной истории это могло так прозвучать, но по ощущению каждого, кто там был, это было беспорядочное отступление, потому что сила, которая двигалась против тогдашней Красной Армии, была труднопреодолимая. Если удерживались на позициях, то, как правило, ценой жизни.
Скажите, эти события лета 1941-го года напоминали ли вам то, что описано у К. Симонова в книге "Живые и мертвые"?
"Живые и мертвые" я читал. Да, напоминали. Там еще рассказывается, и это правда, что тех, кто сумел вырваться из окружения, потом проверяли, как он попал в окружение, как выбрался, правда ли все…
Скажите по поводу кино… Меня давно интересует: по-вашему, есть такие фильмы про войну, о которых вы могли бы сказать: "Вот, похоже снято"?
Тот же фильм "Живые и мертвые", где Папанов играет. Да. Потом был фильм документальный, и как-то он назывался… Тоже Симонов там, может, "За нами Москва", я не помню, как назывался… Там, где он привлекает даже Жукова, который делится своими впечатлениями о том, как его сначала направили в Ленинград, чтобы поддержать, а не уходить из Ленинграда, а потом под Москву, когда разрушился Западный фронт. Разрушился, это правда. Защищать Москву было некому. Западный фронт, резервный, в котором 31-я армия и 16-я, как потом стало известно, 16-я, 19-я, Рокоссовский… Три армии в вяземском котле были. А под Ржевом была залита кровью земля… Немцы перли на Москву. Они же готовились к концу года уже отпраздновать парад в Москве.
16 октября, как известно, в Москве было объявлено чрезвычайное положение, и началось повальное бегство. Кто был там, это все помнят, знают. 16 октября многие двигались на восток, в частности, в Горький. Правительство было эвакуировано в Куйбышев. Так что обстановка была серьезная.
У нас был в дивизии майор, а тогда еще капитан, или военврач третьего ранга. Он рассказывал про Химки. Он тогда в полку из командиров остался один и сколько-то еще военнослужащих. Он вынужден был на себя принять командование. Немецкие танки прорвались через канал. Истра, Химки. И их группу немецкая танковая бригада взяла в плен. Он рассказывал: "Танкисты взяли нас в плен, но танки не могут нас держать. Они приказали нам двигаться параллельно, и мы сумели от них оторваться."И он сбежал. Вот, получается, в Химках немцы были.
Ваша дивизия изначально формировалась как дивизия НКВД. Были ли с этим какие то особенности?
Дивизия была как обычная. Это я сейчас говорю по-своему разумению: думаю, что призыв, вернее даже, мобилизацию поручили НКВД. Они только организовывали мобилизацию. Но поэтому считается, что 247-я дивизия войск НКВД. Также и 250-я дивизия. Когда идут такие тяжелые бои и когда цена каждого солдата на фронте огромна, когда нужно комплектовать пополнения, когда потери огромны, то какой же резон призывать войска НКВД, которые следили бы за порядком внутри страны? Вообще есть тут логика?
Я также рассуждаю о том, что когда начались такие отступления по всему фронту, появились заградотряды. Что такое заградотряд? Откуда взять людей, чтобы заградотряд поставить за спиной каждой, скажем, роты? Это сколько же надо заградотрядов?
Поэтому, мне кажется, это какой-то журналистский вымысел.
А вы с ними не встречались?
Я не встречал. Понимаете?
Вот только в самом конце войны что-то похожее было. Если, забегая вперед, описать то, с чем я столкнулся, то это был не заградотряд, а обычная строевая часть, артиллерия. Выставлена буквально стеной, чтобы преградить путь немцам, которые контратаковали наши части, будучи прижаты в январе 1945-го года к реке Нарев, потому что им надо было переправиться, а они не успевали. Тогда они рванули в отчаянную атаку, и я был как раз в батальоне.
В каждом батальоне был свой санвзвод. А мой взвод санитаров-носильщиков [Справка: взвод санитаров-носильщиков является частью санроты полкового подчинения] обычно во время боевых действий придавался к атакующему батальону. Мы должны были вместе со штатным санвзводом этого батальона организовать вынос раненых.
Когда я прибыл к нему (командиру санвзвода) из роты, нашел его в бывшем немецком блиндаже, хорошо оборудованном. Я его быстро нашел, у меня была карта. Мы обсудили обстановку, вроде бы все идет нормально, и вдруг (a это был январь 1945-го, я повторяю) мы слышим такую стрельбу необычную. Не должны здесь так стрелять, потому что бои шли в пределах, может быть, километра-полутора от нас. Непосредственный контакт, на реке, у реки Нарев.
Мы выскочили из этого блиндажа немецкого и смотрим: вдоль опушки леса идут несколько немецких танков и стреляют. Старший лейтенант, потом еще двое его бойцов, я, еще трое наших - мы решили из этого блиндажа побыстрее в лес укрыться.
Это метров, может, 300-400 чистого пространства, и мы, как могли, побежали. Немецкий танк из пулемета стреляет, и к несчастью, этого старшего лейтенанта, Володя Крылов его звали, зацепляет. Пуля пробивает ему висок. Он валится, из него кровь хлещет. Что делать?
Там, в капонире стоят "Студебеккеров" несколько. Там водители стоят, я говорю: "Выдвинься, забери раненого человека". И он послушался, выдвинул машину. Мы истекающего кровью Володю Крылова забросили, и машина пошла. Тут этот танк из пушки выстрелил в машину, естественно. А мы успели укрыться в лес.
Когда мы вышли из леса (слава богу нам это удалось, потому что немецкие танки не очень спешили), то обнаружили, что буквально сплошной линией стоят пушки наши и наши войска, которые, очевидно, были в резерве. Вот я встретился с такой заградстеной, да. А я был весь окровавленный, и они меня пропустили и тех, кто со мной был, пропустили. Они не стали нас задерживать. Тем более у всех у нас еще были санитарные сумки. Так что эти заградотряды… Если бы это носило массовый характер, то на каждые три дивизии надо было бы еще одну дивизию в заградотряд выводить. Я не верю, что это было таким массовым явлением.
А что Володя Крылов? Не выжил?
Нет, он погиб, потому что пуля пробила голову.
После наступления наших войск под Москвой и освобождения Калинина наша дивизия была выведена в резерв, передана в состав 53-й армии. Я вспомнил, что 63-й армией командовал генерал Колпакчи, по-моему, Василий. Говорили, что он даже цыган.
Не караим?
Не знаю.
Был приказ нам перебраться на северо-западный участок фронта, сосредоточиться в районе южнее города Демянска. Это марш примерно километров 250. Была осенне-зимняя распутица.
К нам в полк, в дивизию пришло пополнение из Марийской республики, насколько я помню. Можно считать, что совершенно небоеспособные. Почему-то они были одеты в малахаи из синей ткани, которые на фоне зимнего леса и снега очень хорошо просматривались.
Это обмундирование у них такое было?
Да, такое обмундирование. Наверное, что было под рукой в Марийской республике, в Поволжье.
Мы, голодные, все эти 250 километров шли на север через сожженные деревни. Стояли одни трубы. Кое-где в подвалах мы находили мерзлую картошку или же оставленную на полях. А новички из пополнения не гнушались и битой лошадью: вырезали из туши куски, разводили костер и варили. Был дан приказ санитарной службе пресечь это во избежание желудочных заболеваний.
Я помню, мы подходили к этим кострам и выливали содержимое котелков, вызывая негодование тех, кто был голоден и хотел хоть что-то съесть. Но приказ есть приказ. Мы и сами полуголодные были…. Как-то раз завезли чечевицу. Не знаю, из каких запасов. В жизни, например, такую чечевицу никто из нас не видел. Повар ее варил, кажется, пять или шесть часов - а с ней ничего не происходило, она оставалась такой, какой была. Вот такой, с позволения сказать, супец был нашей единственной в тот момент едой.
Наконец мы добрались до Ватолино. Прекрасный сосновый бор. Нетронутый войной. Просто красота. Полк расположился южнее Ватолино. Ватолино было у немцев.
Мы встали, полк занял свой участок, и начали окапываться. Передний край был уже в какой-то степени оборудован. Траншеи в полный рост, серии блиндажей, ходы. Все это было уже сделано до нас. Кто-то стоявший там сделал, а нам пришлось рыть блиндажи и зимовать. Нам привезли, как сейчас помню, котел пшенной каши в походной кухне. Такой крутой пшенной каши. Изголодавшиеся, мы решили, что надо поесть. Один из наших, почтальон полковой, съел котелок каши (а котелок армейский довольно-таки внушительный) и заболел. И от переедания он умер…
Мы отрыли блиндажи. Для нужд хирургов поставили большую армейскую палатку, а сами разместились в блиндажах. Мы копали уже промерзшую землю, но этому мы довольно быстро научились, нужда заставила. Особо заботились о лошадях, потому что без обоза - никуда. Обоз - это все оборудование, имущество, носилки - все, что нужно для обеспечения готовности роты.
Но вот наступил новый год, с 1942-го на 1943-й. И мне неожиданно приходит посылка. Писали мы домой треугольники. Я не часто писал, также и не часто получал письма. А тут - посылка. От моего дяди из Горького. Он работал тогда в каком-то снабжении в НКВД, был то ли майор, то ли подполковник и имел возможность прислать посылку. Когда мы ее вскрыли (всем было интересно), то в ней оказались бутылка московской водки и батон копченой колбасы. Мы, конечно, встретили Новый год. Выпили бутылку.
Таким образом выпили, что мне и моему приятелю попало. Уже вечер, стемнело, и мы решили проверить, как нас охраняют. Ночью у нас по территории обязательно ходил часовой, там уже были дорожки сделаны к каждому блиндажу, к каждой палатке. И вот часовой ходит… Это молодой парень, ему было лет, как нам, может, год - полтора разницы. Молодой парень с винтовкой ходит, и вот я с моим приятелем Геной Зобковым, который на фотографии есть, решили проверить, надежно ли нас охраняют.
Мы пропустили его вперед, а сами быстро сзади его схватили, обезоружили, вытащили затвор. В общем, отпустили мы его, больше ничего не делали. Мы увидели, что охрана наша довольно слабая. Это было, конечно, несерьезно с нашей стороны, такая проверка.
Кто-то донес, и на другой день к нам приехал замполит части, и нам с Геной Зобковым сделали хороший втык. А что нам оставалось говорить? Мы просто решили проверить и навести порядок, чтобы была надежная наша охрана. В ситуации, которая сложилась под Ватолино (отдельные вылазки в тыл как к немцам, так и от немцев к нам производили периодически, та и другая сторона пыталась утащить "языка", иногда это удавалось, а иногда нет), мы решили посмотреть, как у нас обстоит дело. Получили за это втык.
Там был командир роты, он объяснил. А старшина (Поэта его фамилия была, я нашел потом его фамилию среди однополчан: Поэта Леонид, с усиками, с Украины) потом говорит: "Я выскочил из блиндажа ночью и увидел, что тут идет борьба. Кто-то суетится на этой тропе. И я уже было схватил винтовку. Думал: я же тогда должен стрелять". А мы двое одели каски между прочим.
Немецкие?
Да. Мы хотели, чтобы подумали, что это немцы. И этот старшина Поэта потом говорит: "Вы знаете, я ведь мог выстрелить!" Только потом он понял, что к чему. И он потом обозлился на нас, не разговаривал даже какое-то время с нами. Потом все утихомирилось… И продолжалась наша повседневная работа.
Что же это была за работа? Каждая рота стрелковая, батальон имеет свой участок. В полный рост вырыты траншеи, блиндажи добротные. Мы должны были периодически проверять, нет ли больных, нет ли там вшей. Проверка на вшивость тоже была нашей обязанностью. Чтобы не дай бог какие-то заболевания не распространились.
Боевые действия в то время ограничивались снайперской стрельбой. У нас был знаменитый снайпер Хандогин. Дядя Хандогина, потом полковника, фотография которого у меня в альбоме есть, с которым мне позднее приходилось встречаться.
Снайперская была работа, и приходили снайперы, специально подготовленные для этого. Обычная винтовка наша пятизарядная, снабжена просто оптическим прицелом, и все. Больше она ничем от обычной винтовки не отличалась. И еще снайпер был научен правильно выбирать место, правильно скрыться, слиться с местностью, чтобы самому не быть обнаруженным первым. А ведь дело доходило до того, что утром солдаты (есть вода в чайнике и котелках), пытаясь умыться, случайно могли поднять голову выше бруствера, - этого было достаточно, чтобы немецкому снайперу сделать выстрел.
Много так солдат теряли? Не помните, сколько было потерь от этого?
Я не знаю, сколько снайпер подстрелил наших. Но все-таки для того, чтобы перейти куда-то, нужно было углубиться по траншее, скрыться в лесной чаще и там вообще выйти наверх и пройти вдоль куда надо, и в тыл в том числе забраться, если надо. Были штаб полка, штаб батальона. Штаб батальона или штабной блиндаж командира роты располагались в общей траншее. Поэтому они всегда были со своими солдатами.
А где санрота была расположена?
Санрота, как правило, подбирала место доступное и достаточно скрытное, если это было в лесу, как в данном случае.
По дистанции сколько до передовой?
Это зависит от условий. Может быть и полтора, и два километра, во всяком случае чтобы была свободно обеспечена доставка раненых, то есть по дороге раненый не терял крови много, хотя он и получил первую помощь. Наша задача состояла в том, чтобы раненый боец сразу же, на месте ранения, получил первую помощь, был перевязан. Мы ведь таскали на себе носилки , а они довольно-таки тяжелые. Носилки раскладываются, и порой двоим нести было очень нелегко. И сумка, наполненная перевязочными материалами: йод, бинты, ваты разные, жгуты - это было наше вооружение.
Большинство легкораненых сами передвигались и уходили в развернутый полковой медицинский пункт. Как правило (если местность позволяла), это была большая палатка, там стояли хирургические столы…
И этим всем занималась полковая санрота?
Санрота, да. Так начнем сначала. В каждой роте был санинструктор. Если в батальоне три роты, в каждом батальоне был санвзвод: старший лейтенант, плюс три-четыре сотрудника, которые обеспечивали работу на батальонном медпункте. Но регистрация раненых шла на полковом пункте. Там заполняли определенный стандартный образец карточки; эта карточка, как паспорт, сопровождала раненого в госпиталь, потом в тыл для более серьезного лечения.
Когда раненый не мог сам передвигаться, если в обороне, не было особых проблем. Ранения снайперским огнем или осколком от падения мины, обстрела минометом, в результате артиллерийской или авиационной бомбежки, - это осколочные ранения, раненым на месте сразу оказывалась помощь. У санвзвода в батальоне был свой транспорт: лошади и повозки, и у санроты был транспорт, который давал возможность перевозить раненых. Мне давался приказ идти в такой-то батальон, потому что батальон имел задачу идти первым, в первом строю. Нас передавали туда, исходя из того, что там будет наибольшее число раненых. Мы вместе с комсанвзвода батальона организовывали эту работу. На наши плечи в основном ложились только такие раненые, которых надо было эвакуировать, самостоятельно они не в состоянии были идти. Иногда это был небольшой процент, а когда были тяжелые бои, особенно в наступлении, число раненых возрастало, естественно.
Первую свою боевую награду - медаль "За боевые заслуги" в 1943 году я и получил "за заслуги" где-то в районе Ватолино, а может, и до этого. Я не знал, какое именно представление и где было сделано.
Где-то до начала марта 1943 года мы были под Ватолино. Потом нам дали приказ идти на железнодорожную станцию, где нас погрузили в товарные вагоны. Я не помню, сколько конкретно было составов, в общем, чтобы перебазировать дивизию. Мы тогда двинулись на Бологое. И на юг, через Калинин освобожденный, затем через Москву, причем шли очень быстро, нигде нас не задерживали. И на станции "Лев Толстой", уже в Липецкой области, нас выгрузили. Мы поняли, что это сосредоточение войск в связи с угрозой немцев в этом районе, на Курской дуге.
Мы туда прибыли где-то в первой половине марта, нас ввели в состав резерва Степного фронта. Мы были дислоцированы во втором эшелоне Брянского фронта, кажется. С нами, может быть, впервые за эти полтора года проводили учения тактике наступления; раньше учить ситуация не позволяла, да и времени не было. Тактические учения длились до конца июня. Тренировались в местах, окружавших деревни, где расположились наши части. Деревня, в которой мы жили, не пострадала. И военные, и жители деревни разместились без особых неудобств.
В полевых условиях мы поротно развертывали цепь наступления в определенном направлении. И мы, со своими носилками и полными сумками нашего имущества, в этом строю продвигались вместе с наступающей ротой. Мы показывали возможности оказания помощи раненым в местах ранения: в лежачем положении должны были его перебинтовать раненого, закрепить перелом шиной и. п. И отправить.
Как это разыгрывалось? То есть кто-то назначал: ты раненый, ты...
Вводную, как бы сценарий учений, давал командир санроты.
Рано утром 5 июля мы заняли позиции, были развернуты все службы. Услышали грохот орудий - началась артиллерийская канонада. Но нам не было ясно, кто начал: немцы или мы. Потом узнали, что артподготовку начали наши войска, чтобы упредить действия немцев. Началась контрартподготовка. Потом уже из документов, из хроники стало известно, что такое решение приняло командование фронта; Жуков при этом сильно запасом вооружений, который приготовлен на случай немецкого наступления.
Очевидно, это сыграло определенную роль. Немцы понесли тяжелые потери, они не ожидали такого разрушения своих позиций. Эта артподготовка, контрартподготовка сыграли свою роль в разгроме немцев на нашем участке, а стояли мы восточнее Орла. Я тогда еще даже домой написал… Мои родные никогда не знали, где я нахожусь, потому что мы не могли писать, где находимся. Наши треугольнички вообще-то цензура просматривала и вычеркивала, если что-то им не нравилось.
А вы видели помарки цензуры, вычеркивания?
Да, видел... Я, зная это, написал домой, что мы находимся перед "хищной птицей", а они потом говорили, что мы поняли, где ты находишься, и цензура не вымарала это место.
К 12 июля уже было ясно, что немцы истощили свои усилия, хотя несколько потеснили нас на нашей северной стороне этого выступа. Больше немцам удалось со стороны Белгорода, там они продвинулись километров до 30. А целью был Белгород, окружить этот выступ. Наши войска здесь имели большой выступ, в центре которого был Курск. У них была цель отрезать все войска Красной Армии, размещенной там. А это была мощная группировка.
12 июля наша дивизия вместе с дивизиями, размещенными по этому выступу, начала наступление. Огромное наступление. Мы с трудом продвигались. А еще немецкая авиация была довольно мощной… были раненные. Нам было непросто.
Через 3-4 дня примерно мы вышли на станцию Становой Колодезь, и железную дорогу перерезали. Это железная дорога ведет из Москвы на юг, в общем, на Украину.
В Становом Колодце, прямо недалеко от железной дороги, было крытое овощехранилище. Тут мы развернули наш батальонный пункт, и там принимали раненых. Это было очень удобно, хотя крыша была только от дождя и ветра, но слава богу, никакой снаряд не влепился в это место.
Вы упомянули про авиацию. А, скажем, раненные в результате собственно пехотного боя, с пулевыми ранениями были?
Конечно, были ранения и пулевые. Или вот поступил один солдат: оторвало обе ноги… Его на носилках притащили, и он пел песни какие-то. Был в сознании, но он был в шоке.
Ранения разные были: осколочные, пулеметные.
Вы за эти бои медаль за отвагу получили?
Да, "За Отвагу"…
Даже есть наградной лист, где сказано, что вы лично вытащили с поля боя столько-то раненых с оружием.
Никто из нас не занимался учетом, никто и не говорил, что за это полагаются награды.
Считалось, что по числу раненых можно получить представление к определенным орденам. Вы вообще слышали об этом?
Я этого тоже не знаю. Раненых, которые прошли через пункты регистрации, через санроту, через полковой медицинский пункт, - их учитывали. Они были все зарегистрированы. Они могли сказать, что мы обеспечили вынос, эвакуацию раненых из района.
Очевидно, что материал, о котором вы говорите, в этих наградных листах, там какие-то цифры.
Но вы лично никакого учета не вели. И даже не знали, что это нужно и имеет смысл.
Нет. Никто никаких записей не вел. Не было такой цели.
Например, говорят: убил столько-то немцев, трех или пятерых. Двух я точно помню, потому что, когда мы тогда согнали немцев, они вдруг бросились в контратаку. У нас оружия нет… Ну какое оружие? У меня, как и у комвзвода, был ТТ, но на поле боя можно было взять любое оружие, включая автомат дисковый, ППШ. Вот лежал раненый, и была контратака немцев. И я этот автомат взял, потому что иначе я бы тогда был еще одной жертвой. Обстановка была такая, она диктовала образ поведения каждого.
5 августа в связи с освобождением Орла и Белгорода был первый салют. Потом, вплоть до начала осени, продвигались таким образом: продвигаелись днем, по сути не сталкиваясь с немцами, к вечеру останавливались, где застанет нас время ночное, там и ночевали, под открытым небом. Утром разведка говорила, что немцев нет, и мы шли дальше. Немцы тоже уходили. Они не противостояли нам, особенно до Трубчевска где-то. В брянские леса когда мы вошли, помню город Локоть, необычное такое название…
Это небольшой город, может, даже районный центр. Здесь какое-то сопротивление было. Немцы пытались держать, но у нас настроение у было уже совсем другое. Это не был 1941-й, особенно конец 1041-го - начало 1942-го, на наших, по крайней мере, участках. 1943 год, март: это был уже другой солдат, у него было другое настроение. Он видел, что немцев можно колотить как следует, и они уходят.
Мы идем по дороге, беспрепятственно продвигаемся. Перед нами на трассе только след колесных шин. Мы же идем пешком. То есть они отступают на машинах, техника их везет, мы же пешком.
У нас артиллерия, обозы все, как обычно, на конной тяге. Правда, несколько газиков было. Они перевозили имущество. Что такое медицинское имущество? В полку была аптека. Аптека должна была обеспечить (и аптеку обеспечивали) всем необходимым для оказания помощи раненым, лекарствами в случае заболевания. И был начальник аптеки. Гена Зобков был начальником полковой аптеки.
Мы вошли в брянские леса. Очень красивый лес, строевой сосновый лес. Он занимал довольно большую площадь. Лес был занят партизанами. И мы столкнулись с этими партизанами, они такой, если можно так выразиться, цепочкой передвигались куда-то. Мы почему-то в контакт с ними не вступали. Я не помню, чтобы у кого-то возникло желание даже поболтать.
Мы вышли, и опять у нас что-то задержка с питанием. А мы вышли на реку Десну. Она в лесу протекает, на той стороне - возвышенность, и там немцы. А нам есть хочется. И вот нам командир роты намекает: "Может, ребята, посмотрите рыбу на Десне? Возьмите 2-3 гранаты".
И что вы думаете? Мы взяли гранаты, взяли сетку маскировочную, довольно плотную. И вышли к Десне. Посмотрели кругом. Тихо, немцев не слышно.
А на той стороне противник?
А на той стороне противник. Немцы должны быть, но где именно, мы не знаем. И тут плот у берега ткнулся в песочек… И мы рискнули на этот плот залезть, оттолкнулись от берега… Нас было трое или четверо, сейчас я не помню. Оттолкнулись от берега, может быть, метров на 20.
Сначала, правда, выждали: кто знает, может, они там стрелять начнут. Никто не стрелял. Мы оттолкнулись… И одну гранату с одной стороны плота, другую гранату с другой, чеку вырвали… Взрыв! И всплыло брюхом кверху большое количество рыбы.
Не всегда так может повезти.
Мы не ожидали такой удачи, действовали на авось. Кстати, это не единственный случай, когда мы таким образом добывали себе еду. И что делать? Как собрать рыбу? Один разделся до трусов, другой - и начали собирать рыбу в маскировочную сетку. Набрали рыбы, причалили к берегу. Взяли длинный шест: один конец на одно плечо, другой - на другое. И вот эту полную сетку маскировочную принесли. Повар потом ругался: "Столько рыбы, а кто чистить будет?"
Это была свежая рыба. Все были довольны. Сохранилась даже фотография…
 Помните переход на новую форму? Когда Вы перешли от петлиц на погоны? Сколько времени это заняло? Когда это примерно произошло? Это 1943 год, начало.
О том, что мы переходим на новую форму, разговор уже был. В конце 1942-го и начале 1943-го, точно не могу сказать, но разговор был. А потом зимой вдруг верхом на конях приехали двое. Один из них оказался командир дивизии Степаненко, в белом полушубке, и второй, тоже какой-то дивизии командир, соседней, наверное, и на них уже погоны были.
У нас все старое было. А когда мы переоделись, честно говоря, не помню. Я думаю, что к началу Орловской операции. На тамошних фоторафиях у меня уже погоны.
Встречаются фотографии, где солдаты переделывают старую форму на новую, выпарывая воротник из старой формы, - получался типа новый воротник стоечка.
Как такое могло? Нет-нет-нет, ничего подобного. Я этого не знаю. Очевидно, нам повезло больше. Потому что был тыл, снабжение сработало, и у нас все быстро появилось.
И как это воспринято было? Это ж все-таки погоны.
Спокойно.
Все-таки погоны в то время считались признаком… царского режима.
Мы знаем, это гражданская война. Это фильмы, где их иначе как золотопогонниками не называли. "Чапаев"… Мы же этот фильм хорошо помнили, мальчишками смотрели.
Еще же слово "офицер" не очень-то использовалось в начале войны?
Да, офицер - это как бы белый офицер, то есть враг. Но нет, спокойно перешли на новую форму, напряжения. Офицеры получили форму, полевые погоны, со звездочками там уже все это было сделано, стойка воротник. По-прежнему надо было только пришить подворотничок белый и все.
По поводу подворотничка. Вы сами его сворачивали из белой ткани или были стандартные такие, знаете, прошитые?
Нет, мы ничего не сворачивали. Что-то нам давали. Что-то мы пришивали. Это уже такая вещь, что за пределами воспоминаний.
По поводу вашей одежды в 1941 году и в 1942-м. Зимняя одежда какая у вас была? Шинели просто и все? Или полушубки? Или ватники?
Осенью 1941 года нас все-таки обмундировали. Потому что, когда в июле 41-го мы начали эвакуироваться из Смоленска и вынуждены были покинуть наши товарные вагоны из-за обстрела высадившегося в районе Ярцева десанта, мы остались только в гимнастерках, брюках и с обмотками. А потом, когда нас уже направили в 247-ю дивизию, там нас уже одели и выдали шинели. Мы, таким образом, уже не чувствовали себя неуютно.
Но когда самые сильные холода наступили, вы так в шинелях и были или что-то было другое?
В самые сильные холода, после того, как приехали сибиряки под Москву, они все были в шубах, дубленках-не дубленках. В полушубках, да. Некоторые в белых. Тогда и нас одели в валенки; даже в 1942-м, или в марте 1943-го, когда мы от Ватолино начали двигаться на запад параллельно отступавшим немцам, у нас уже были валенки, куртки ватные. Валенки… Там была заболоченная местность, она покрыта снегом нетронутым, а под снегом вода. И вот мы идем, а валенки наполняются водой; мы выходим на место, где нет воды, снимаем валенок - воду выливаем, из второго выливаем… Можете себе представить: не кашляли, не чихали, не болели. Как-то молодой организм не чувствовал такие неприятности.
А с зимы 1943-го, когда мы были в районе реки Сож (это южнее Рогачева), у меня были валенкт и полушубок. Полушубок, когда выдали, был светлый. Потом почернел. Так что в отличие от зимы, которую застали немцы на нашей территории, мы были одеты. Нам не было холодно, мы не мерзли.
У меня по поводу касок есть вопрос. Говорят, что в Kрасной Aрмии у солдат бытовало мнение, будто каску носит только трус, и поэтому от касок избавлялись и получалось много ранений в голову из-за этого.
Я вам так скажу: мне такого мнения слышать не приходилось. Дело другое: зимой, когда нужно было надеть шапку-ушанку, то каска на налезала. В общем не носили… Даже летом не носили каски. Даже в районе Курской дуги.
Почему?
Не знаю. Не было касок. Не носили. Пилотки были. И к нам шли раненые в пилотках. Ну, может, он сбросил каску, я не знаю. Даже бывало немцы раненые попадали, но у немцев каска была. Понимаете, как обязательная защита головы.
У нас позднее, это, наверное, улучшилось. Проблема общая, очевидно, потому, что мы не считали каску необходимым атрибутом.
От пули каска не защитит, но она защищала от осколков.
Ну почему? И от пули, если по касательной, тоже защитит. Но в общем-то в нашей части я не могу сказать, что все были поголовно в касках. Скорее наоборот. Скорее все были поголовно в пилотках. В пилотках - да.
Когда Вы в траншеях под Ватолино стояли, как были организованы санузлы, туалеты. Как это все было организовано?
Это не только в траншеях, это везде проблема была. Где бы мы ни останавливались, туалеты нужно было сделать. Если в траншеях, то ход специально откапывался в сторону каждой роте или, может, даже взводу. Что такое рота? В условиях Ватолино по штату рота - это три взвода. Там же батальонные еще: взвод разведки, санвзвод, там саперы, может быть. Это 120-130 человек. Каждый отрывал, и делали эти самые места.
То есть были специальные ямы. Как-то следили за этим?
Такого я не знаю. Когда останавливались надолго, надо было устраивать. Проблема была такая. В полку, в медпункте полковом, там были женщины, санитарки, были даже врачи женщины. Тут было очень сложно. Женская служба, она для них была очень трудной в окружении мужчин. Но в общем эта проблема не задерживала нас.
Когда мы перешли Десну, оказались рядом с городом Трубчевск. Какой-то был тогда боевой натиск со стороны нашего полка. Это 922-й еще полк, в котором я продолжал служить. Где-то с утра, с рассветом, мы тоже вошли в Трубчевск. Я со своими помощниками подошли в Трубчевске к одному заднему двору, и там мы увидели группу наших командиров. Может, это был командир роты, командиры взводов, человек 7-8. Они повтыкали довольно больших размеров морковки в колья, и стояли метрах в десяти и соревновались в меткости стрельбы из пистолетов, стараясь сбить морковку.
Я, шутя, подошел к ним, шутя, вытаскиваю свой ТТ, говорю: "Разве так стреляют?" (потому что они мазали часто). Я делаю единственный выстрел и сбиваю морковку! Я больше не стрелял, убрал пистолет. Конечно, это случайно, но так вот удачно я подрезал пистолетом морковку.
А учил нас до начала Орловского наступления командир 922-го полка, кадровый офицер Николай Васильевич Смирнов. Во время подготовки он собирал офицеров полка, к которым и я был причислен, несмотря на сержантские погоны, и расставлял сделанные из картонки или фанерки мишени в виде контура человека. И метров с двадцати надо было стрелять. Он показывал, как он стреляет, и мы должны делать так, как он. В Трубчевске эти офицеры решили показать, как хорошо их учил командир полка.
 Дальше был Погар. Помню, как сейчас, как мы входили в Погар. Там при каждом доме крытый навес, а под ним связками на шестах висят и сушатся табачные листья. Оказывается, там табачные плантации. Очевидно, так махорку делали. Несмотря на то, что там были немцы, жители занимались своим делом. Очевидно, немцы тоже были заинтересованы в том, чтобы у них было курево.
Дальше был Стародуб, и наконец, к сентябрю, мы дошли до реки Сож, она впадает в Днепр. Река не такая уж большая, но все попытки сбить немцев с Сожа были неудачными. То есть сначала вроде бы удачная была попытка, и был взят плацдарм, и казалось, что мы должны были готовиться к тому, что плацдарм будет расширен, и мы перейдем Сож и приблизимся к Днепру, но немцы контратаковали, и наши части, 922-й полк, вынужден был вернуться на восточный берег.
Мы заняли оборону. Нам сказали, что надо окапываться, что тут мы будем зимовать.
Это была уже осень?
Это был уже сентябрь, наверное, середина.
С той стороны начали обстрел. В боях под Курском немцы, кроме танка "Тигр", еще ввели в строй артиллерийскую установку "Фердинанд". Это длинноствольное противотанковое орудие. Из него стреляли болванками. Я не знаю, что именно это был за снаряд, но мы их называли просто "болванками". Болванка сама по себе не взрывается, но она пробивает броню и вызывает детонацию. Естественно, все, что там находится, взрывается.
Мы там в лесочке начали уже обустраиваться, копать землянки, там хороший был песок. И этот "Фердинанд" (может быть, там и не один был) с той стороны "выплевывает" эти болванки. Слышно, как она свистит и шлепается в землю.
И не взрывается ничего?
Нет, это был просто кусок метала.
Вы находили эти снаряды?
Кто-то находил, приносил. Болванка немножко деформированная. Я не знаю, зачем это, но в общем такой был обстрел.
И мы всю зиму стояли. Потом немцы начали отходить. Обстановка складывалась таким образом, что немцы не выдержали нашего напора, и мы вышли в районе Жлобин-Рогачев, это уже Днепр. Мы переправлялись через Днепр, там какую-то захватили переправу, это было уже осенью.
Вы сказали про Сож, что вы переправились, а потом отошли. Вы в форсировании не участвовали? Через Сож когда первые, то есть это был переход реки с боем. Правильно? То есть кто-то там.
 Плацдарм был уже. Был, потому что первый плацдарм немцы ликвидировали, а потом восстановили плацдарм, и таким образом переправа была обеспечена и тыловые части переправлялись уже по готовой переправе, не испытывали каких-либо трудностей.
Вот так осенью 1943 года мы дошли до Днепра, переправились через Днепр и вышли в районе восточнее Бобруйска. Восточнее Бобруйска протекала река Друть. Напротив деревни Озераны мы остались на зиму. Это было, наверное, уже в октябре.
То есть тут фронт не двигался всю зиму? Тут так называемый белорусский балкон был.
Нет, почему? Фронт двигался, но...
По-моему, он здесь очень надолго застрял, до 1944 года?
Да, тут отставала немного Ржевская операция, они немножко отставали, я не знаю, какой это был Белорусский фронт, Витебск, Могилев, я не могу сказать, как координировались. Но все-таки не было такого, чтобы кто-то так сильно отставал. Я не беру во внимание Украинскую часть, потому что там весь 1942-й и часть 1943-го немцы наступали, и они еще были на Волге. Я не беру лето - зиму 1942-го и февраль 1943-го.
Но мы сейчас говорим уже про осень 1943-го.
А осенью 143-го мы остановились и окопались опять в районе деревни Озераны, на реке Друть. На опушке уже вырыты были траншеи, правда, не очень удачно. Мы разместились со своими структурами в тыловом районе. Но немецкие "Юнкерсы" нас довольно часто хорошо обрабатывали.
Вы попадали под такие бомбежки карусельные?
Да. Воздушные карусели устраивали, потому что по окраине там лес. На опушке леса были вырыты окопы, и наши части закрепились в этом районе. Мы подошли прямо к границам Белоруссии. И мы там пробыли до июня 1944 года.
И вот, используя такое полуоткрытое положение наших частей, немецкие "Юнкерсы" довольно часто налетали и пытались разрушить наши укрепления. Не знаю, они же не собирались возвращаться, поэтому было странным, что они все-таки упорно продолжали нас бомбить, но большого вреда они не причиняли.
Не причиняли?
Нет. Они могли разрушить что-то, но защититься от бомб, летящих с самолета, было проще, чем от стрельбы из пулеметов тех же самолетов. Там было сложнее укрыться, потому что бомбу было видно, куда она летит, и можно было укрыться. Где-то в этом районе от взрыва бомбы я получил легкую контузию. Это выбило меня на какой-то срок, может быть, недели три я находился в медсанбате, потому что звенело в ушах, и слышимость плохая, было головокружение, но это было проходящее, я не эвакуировался из-за этого.
Все ждали весь 1943 и 1944 годы, что наконец откроется Второй фронт.
Был май, был июнь, и все знали, что летом начнется наступление, не локальное, а наше общее наступление. Немцы, которые, были за Друтью, кричали: "Рус, Иван, ведь вы 22 июня будете наступать", - они так кричали. Было слышно, я это помню. Они это знали.
А 6 июня открылся, наконец, Второй фронт. Американцы, англичане высадились в Нормандии. Конечно, это создало определенный подъем настроения, уже возросла уверенность, что конец близок, и настроение у каждого было приподнятое.
И вот в короткую ночь 24 июня нас действительно вывели в пойму реки. Накануне саперы сумели вырыть здесь большой протяженности примитивные окопчики, и мы заняли эти окопчики, и когда рассвело, была начата артподготовка. Стреляли все орудия. На немецкой стороне все летело вверх, дым застилал все. Казалось бы, что там ничто не останется на месте, все погибнет. И вот минут через 40, может быть, 50, все поднялись и выскочили из окопчиков. В том числе я со своими. Легко перешли речку и вышли у Озераны.
Там были бои. У меня есть фотография командира батальона Корчагина Александра. Я к ним присоединился. Шли в боевых порядках. Впереди стрелковые роты, и командир батальона со своими помощниками. Когда ворвались в деревню, там около дома стояла группа немцев, человек двадцать, уже с поднятыми руками… Их взяли в плен, и кто-то остался сопровождать их. А командир батальона Корчагин стал сопровождать наступающих дальше. Когда я дальше пошел, вдруг увидел комбата Корчагина стоящим возле ограды какого-то дома крестьянского. Осколком снаряда ему распороло живот, переднюю часть. Но он стоял на ногах, в сознании. Тут же стали оказывать ему помощь, забинтовали рану.
Кровотечение сильное в таких случаях?
Не было сильного кровотечения. Опасались, что откроется полость живота, но ничего такого не наблюдалось. Коротко говоря, забинтовали, и тут подошли наши батальонные повозки, погрузили Корчагина на повозку и отправили с поля боя, а потом его отправили в госпиталь. А вскоре ранение получил Иван Хандогин (я о нем упоминал, он был комсоргом 922-го полка, а я был комсоргом роты). Разорвалась мина, и осколком ему пробило руку, я. Правда, не помню, левую или правую. Я ему рану перевязал, и он своими ногами пошел. И он так и не уходил, был в медсанбате.
В результате этой самой большой операции за всю войну, которая, как потом выяснилось, называлась операция "Багратион", оборона немцев в районе Бобруйска была разрушена. Мы прошли южнее и здесь окружили группировку немцев. Уничтожили. И дивизия получила название "Бобруйской". После этого, почти не останавливаясь, мы прошли не одну сотню километров на запад.
Уже только разрозненные группы немцев в лесах попадались, они пытались пробиваться к своим. И вот на одной из этих дорог, я не помню где, мы двигались вместе с полком. Как вдруг в лесу с правой стороны мы услышали автоматные очереди. Потом показались в лесочке немцы, которые пытались пробиться через эту дорогу, может, они изголодались, может быть, им нужно было что-то добыть. А что нам было делать? У нас были автоматы уже с собой в повозке. Схватили автоматы, чувства боязни у нас уже не было, начали стрелять. Углубились в этот лес, но немцы уже повернулись и пошли назад. И тут как раз едет артиллерийская батарея на автотяге, тогда "Студебеккеры" уже были. И я этому капитану, командиру батареи, видимо, я ему говорю: "Там немцы. Вы можете развернуть орудия, чтобы как-то воспрепятствовать этому?" Мы же не знаем, сколько их там: 10-15, а может быть, их там полно. Он согласился. Остановились, развернули пушки. Но стрелять не пришлось, потому что немцы, увидев, что это не тот случай, когда следует сражаться, скрылись в лесной чаще, и преследовать их мы, конечно, не стали.
 И вот к концу 1944 года мы вышли к Польше. Мы продвигались без особых затруднений. Немецкий фронт был разрушен, и мы свободно вошли в Польшу, в район Белостока.
Когда мне приходится вспоминать прошлое, ту войну, которую переживала вся страна, которую я прошел вместе со всеми, в условиях, в которых, казалось бы, трудно выжить, особенно в пехотных стрелковых частях, где потери были значительны… Вспоминая все это, я как бы прохожу вновь эту тяжелую фронтовую дорогу. Я вспоминаю тех, кто вместе со мной воевал, и тех, кого уже сегодня нет. Что меня хранило? Сегодня трудно сказать. Я никогда не верил в судьбу, но оказалось, что есть судьба. За все годы войны я дважды имел легкие контузии, легкое ранение. Я не выходил из строя практически. Дальше медсанбата мне не приходилось отлучаться, и я всегда возвращался в строй.
Итак, 1944 год. После Белорусской операции, которая завершилась в августе 1944-го года, наш полк, как и вся дивизия, да и фронт в целом, перешел польскую границу. Мы довольно свободно, без серьезных боев, прошли севернее Белостока на запад. В то время Варшава уже была на прицеле нашего Белорусского фронта, а наша дивизия входила в 3-ю армию 3-го Белорусского фронта, которым командовал генерал Черняховский.
Мне запомнилось такое событие, на которое сегодня многие смотрят иначе, чем я. Дело в том, что после взятия польского города Остроленка меня вызвали в штаб полка и предложили поехать учиться в военно-медицинское училище за Урал, в город Томск. Откровенно говоря, я не был готов к такому повороту. Мне не могло прийти такое в голову, и я задумался. Посоветовался со своими фронтовыми друзьями, как мне быть. Они сказали: "Ну и что? Поезжай учиться. А дальше будет видно".
   Коротко говоря, выписали мне все документы, необходимые для того, чтобы уехать с фронта, в глубокий тыл, в Сибирь. Дали мне коня под седло, и я с этими документами поехал. Кстати сказать, ехать одному по польской территории в то время было довольно небезопасно. Но все обошлось. В поисках штаба армии, куда я должен был явиться, я доехал до какого-то населенного пункта. Уж не знаю, сколько это заняло времени, но, наверное, был там к вечеру. Никто толком мне не мог сказать, где этот штаб находится.
Я переночевал в каком-то сарае, где загружено было сено для скота. Положил коню сено, и лег. Но утром я так и не смог узнать у тех армейских тыловых частей, которые находились в этом населенном пункте, где же расположен штаб, куда я должен явиться. Недолго думая, я развернул коня назад.
Вернулся я в штаб дивизии. Принял меня майор, наш, горьковчанин. Кстати, он даже ни в чем меня не упрекнул, только спросил: "Куда ты хочешь? В свой полк?" Я спросил: "А где Семен Гречка?" Это был мой боевой товарищ, старший лейтенант. "Он в 918-м полку: получил ранение и сейчас в 918-м после излечения". Я говорю: "Ну, давайте в 918-й полк".
Так я оказался вновь в своей дивизии со своими боевыми друзьями.
Вы на ту же должность попали?
На ту же, да. Я был со средним образованием, и эта школа санинструкторов дала мне очень много: как общевойсковой подготовки, так и по специальности. А что касается организации работы, то мы понимали, что нужно. Вообще какой-то большой учебы и не требовалось, к тому же мы уже многое знали.
Кстати, интересно: а какова была структура санитарной службы в дивизии? Я знал, что есть "сандив", так называли начальника санитарной службы дивизии, "начсандив". Это была верхняя позиция для руководителя в дивизии. У нас был - это позже я узнал - полковник медицинской службы. Затем был аппарат, санитарная служба корпуса… Ну и санитарная служба полка, медицинская. Она представлена была так: старший врач полка, потом санитарная рота и в каждом батальоне санитарный взвод. В каждом батальоне и в ротах еще и санинструктор. Вот такая несложная структура, на которую было возложено осуществление всего медицинского обеспечения.
Санрота полка - это командир санроты, капитан медицинской службы, не выше, как правило, а потом врачи по специальности: в основном хирурги и, может быть, один терапевт, но в основном, хирурги.
А дальше в дивизии был медико-санитарный батальон - медсанбат. Там уже структура более солидная, там уже командир батальона, штаб батальона, взводы медицинские по специализации: хирургия, терапия, и вообще санитарные службы. Транспорт весь там, обеспечение все там, медсанбат же обеспечивал и полковые службы всем необходимым.
Теперь транспорт. В полку транспорт - это автомобильный транспорт, в основном "Газики" - полуторки, и гужевой транспорт. Лошадь не имела цены. В условиях, в которых мы тогда находились, лошадь тянула везде. Где "Газик" приходилось выталкивать на плечах, там лошадь свободно проходила и везла то, что требовалось. Гужевой транспорт обеспечивал непосредственно в боевых условиях эвакуацию раненых, перевозил тех, кто сами не могли дойти до полкового медпункта.
Полковой медпункт разворачивался в тылу, в зависимости от условий местности, в километре - полутора от передовой. В населенном пункте полковой медпункт занимал школу или другие помещения. Разворачивались палаты для приема раненых, для первичной хирургической обработки, для оформления всех первичных документов, которые уже сопровождали раненого до госпиталя.
Можно было остаться именно в медсанбате, чтобы лечиться там?
Конечно.
А кого отправляли в госпиталь?
Кого нельзя вылечить в условиях медсанбата - раненых со сложными повреждениями. А с легкими ранениями, как правило, далеко не отсылали. Вот даже я оставался в полковой медроте со своей контузией.
Я оставался, они мне давали заполнять какие-то бланки. Раненый пришел - ему надо укол сделать, - инъекцию от столбняка, это первое необходимое правило. Даже, помню, раненые немцы, когда попадали в наш санбат, просили, чтобы им ввели противостолбнячную сыворотку. Это было общим правилом.
Заполнялась карточка (отрывалась, а корешок оставался). В карточке указывались фамилия, имя, отчество, еще какие-то данные, и указывался характер повреждения: как ранен, куда. Дальше заполнялось, какая была оказана первая врачебная помощь.
В полковой санроте были специальные санитарные автомобили с кузовом. В кузове, если правильно помню, было четыре полки. И носилки туда можно поставить. Носилки тоже были нашим основным инструментом.
Это тяжелая работа - раненого положить на носилки, поднять его и отправить до места, где его погрузят на повозку. Это ужасно тяжело! Поэтому, когда я смотрю в фильмах, как девушка волочит раненого по земле, я понимаю, что это невозможно. Невозможно! Не знаю ни одного случая, чтобы девушка санинструктор, медсестра работала в боевых порядках.
Скажите, а вы медицинскую профессию для себя после войны не рассматривали вообще?
Нет.
Когда вернулся с войны, конечно, думал, что пойду учиться, но я имел в виду кинематографию. Я занимался фотографией с мальчишеских лет. Поступил на подготовительное отделение в Водный институт. Там примерно шесть месяцев давали, чтобы восстановить необходимые знания, чтобы сдать вступительные экзамены. В Горьком он есть до сих пор - Институт инженеров водного транспорта. Там нас, фронтовиков, многих подготовили за эти полгода.
И я сдал вступительные экзамены, и был зачислен. В то время в Горький вернулся из дивизии хирург Григорьев, о котором я скажу несколько подробнее дальше. Он мне говорит: "А чего ты будешь делать в Водном институте? Пойдем со мной в мединститут. Я поговорю". А он уже многих там знал, в приемной комиссии.
Я взял из Водного института свои документы, и мы пришли в мединститут. Я остался в коридоре, он зашел в приемную комиссию. Через некоторое время он выходит, говорит, что председатель приемной комиссии сказал, что им запрещено переманивать из других вузов. Можно это понять, потому что вузы испытывали недобор студентов.
Вот так не состоялся мой прием в медицинский институт.
Когда вас позвали в военное-медицинское училище, это же означало, что вы стали бы офицером медслужбы, так?
Конечно, это означало стать военным врачом. Я тогда думал: "Как получится, как выйдет". Я не жалею, что не поехал в Томск, я дошел до конца войны и вернулся домой так, как вернулся. А так наверняка, оказавшись в Томске, я бы еще попал на Дальний Восток, на войну с Японией, и неизвестно, чем бы это обернулось.
Из 922-го полка я отбыл с боевой характеристикой, которую я должен был потом предъявить там, куда был направлен. Подписал характеристику командир полка Казанков. Он подписал, когда мы были в польском городе Остроленке. А буквально через несколько дней, 6 или 8 сентября, командир полка Казанков погиб, подорвавшись на мине. Ехал в машине и подорвался…
Вот так закончилась моя эпопея, связанная с возможностью избрать медицинскую профессию.
Вы упомянули, что было небезопасно по Польше передвигаться.
Было небезопасно, потому что на территории Польши была еще армия, которая управлялась из Лондона. Армия, которая как бы была против того, чтобы на территории Польши было организованно какое-то правительство кроме того, которое находилось в эмиграции в Лондоне. В общем, польское правительство поддерживало эти войсковые соединения на территории Польши, и настроение у многих поляков была негативное. Это подтверждалось еще и тем, что, например, нас не пускали на ночлег или что некоторые поляки по дорогам продавали нашим солдатам под видом самогона какую-нибудь ядовитую жидкость. Наши службы особого отдела это проверяли, и командир полка наказывал за это, но это уже было в 1945 году.
Или вот такой эпизод был. Возвращаясь после окончания войны, мы остановились где-то в хозяйстве. Было уже Люблинское правительство Польши. Утром привезла кухня нам еду, завтрак. Мы с котелками выстроились за своим завтраком, и вдруг с какого-то чердака открылась стрельба. Но к счастью, стрельба была неприцельная. Стрелка быстро поймали, и поскольку уже было организованно Польское Люблинское правительство, было решено передать его властям. Так что были люди, которые, как исторически сложилось, были настроены против Красной Армии.
Где-то в яваре - феврале мы подошли к границам Восточной Пруссии. Морозно было. Как сейчас помню, пересекли границу в темное время суток. Вошли без столкновений, никто не противостоял на границе нашим частям. Мы вошли, и наши передовые части, отдельные военнослужащие, солдаты просто громили дома, в общем, негде было даже остановиться, негде разместиться.
Был потом приказ прекратить эти, как бы сегодня сказали, бесчинства. Но это можно было понять, потому что многие читали и помнили слова Эренбурга: "Убей немца, или он убьет тебя". Мы эти слова помнили, и многие поступки и поведение в этих условиях, конечно, были связаны вот с такими призывами.
В Восточной Пруссии где-то примерно в течение месяца мы продвигались на север. Общая задача фронту, это был 3-й Белорусский фронт, - отсечь восточно-прусскую группировку немцев, которая противостояла прибалтийским фронтам.
Там не было сплошной линии фронта. Это был район Мазурских озер. Такая красота: зима, лес и озера, замерзшие, под снегом. Населенные пункты пустые. Немцев мы не встречали. Они, очевидно, все под страхом старались эвакуироваться.
Там были отдельные фольварки. Дом с хозяйскими постройками, где немцы жили и работали. Так как еда у нас подвозилась не всегда вовремя, находили то, что было брошено ушедшими немцами: разные консервы, банки с мясом, так что мы не испытывали особой сложности с пропитанием.
Показалось вам, что немцы хорошо жили? Не было удивления у солдат, что, мол, так они хорошо живут, чего они к нам полезли?
Такое ощущение появилось позднее, когда мы были в самой Германии, и война уже кончилась, и мы какое-то время стояли в деревне. В деревне мы видели, как они жили: крепкий дом, хозяйственные постройки, запас кормов для скота, а в доме хорошая мебель, радиоприемники… Что им еще нужно было? Но это вопрос риторический. Известно, что им нужно было…
Где-то в феврале наш полк был в районе города Мельзак, это немного южнее Балтийского моря. Там я узнал, что мой фронтовой приятель, который остался в 922-м полку, Гена Зобков, находится неподалеку.
Как я уже говорил, не было сплошной линии фронта и нельзя было точно определить, есть немцы в этом месте или нет.
Мне передали, что Гена не в самом городе Мельзак. Но мы с ним встретились, поговорили, потом он вышел меня проводить, и неожиданно начался мощный артналет. Трудно было сказать, кто стрелял. Неожиданно снаряд разорвался невдалеке от нас. Гена стоял от меня слева, и осколок пробил ему шею. Он парень был довольно крупный, и он сразу упал. Мне пришлось зажать ему рану пальцами и держать, пока не подоспела помощь.
Сильно кровь пошла?
Не просто пошла, а хлынула. Держал я, закрыв руками, пальцами рану на шее, не отпуская. Подогнали санитарную машину, и она нас доставила в медсанбат. Я передал его с рук на руки. Принимал его тот самый врач Григорьев, о котором я говорил, горьковчанин, который после войны пытался помочь мне поступить в мединститут. Больше я на Гену Зобкова во время войны не видел, его отправили в тыловой госпиталь.
Сколько бы он прожил, если бы оказался без помощи?
Врач сказал: 10 минут… Это сонная артерия.
То есть, если бы вас там не было, он бы погиб. Это же знать надо, как надо зажимать и что зажимать. Не любой человек сможет это дело сделать.
Да, наверное, я знал, что надо делать. Но я это сделал автоматически… Гена просил: "Дайте мне пистолет". Он, видимо, понимал, что это смертельное ранение. Никто ему, конечно, пистолет не дал, а отправили, как я уже говорил, в медсанбат, где ему смогли зашить эту рану.
После войны мы встречались с Геной Зобковым. Году в 1968-м, летом (я жил в Горьком), мне позвонили по телефону. Это был Гена! Он сказал, что живет в соседней Ивановской области, в городе Шуя. И он приехал ко мне в Горький с женой и дочкой, и мы первый раз увиделись с ним после войны. Он потом еще раз приезжал в Горький - на встречу, которую организовал как раз доктор Григорьев. А потом доктор Хитрин Лева второй раз организовал встречу, и мы должны были встретиться под Калининым, по-моему, в 1979 году.
Я договорился с Геной, что мы встретимся в городе Эммаус, где в декабре 1941 года шли бои. Когда я накануне позвонил, трубку взяла жена, и она сообщила трагическую вещь. Он пошел в сарай что-то посмотреть в мотоцикле… Когда за ним пришли, увидели, что Гена был мертв. Так что та встреча не состоялась…
18 февраля, как потом мне рассказывал сам хирург Григорьев, в районе Мельзака оказался командующий фронтом Генерал Черняховский Иван Данилович. И так случилось - неясно до сих пор, почему один единственный снаряд или мина разорвалась именно в этом месте, - но осколком этого снаряда был смертельно ранен генерал Черняховский.
Доктор Григорьев получил указания срочно выдвигаться. Раненого и сопровождавших поместили в санитарную машину. Григорьев сопровождал генерала до госпиталя. По словам Григорьева, Черняховский просил: "Спасите, спасите меня…" Но они ничего не могли сделать: осколок пробил грудь. Очевидно, и сердце повреждено было. В общем, Черняховского не стало.
Где-то уже в марте - я был тогда при батальоне в стрелковой роте - рота вышла на Балтику в районе залива Фришгаф. Я специально ступил в воду, набрал бутылку балтийской воды, чтобы привезти доказательство в роту. А на берегу было брошено огромное количество всякого имущества.
Я среди этого имущества нашел генератор, такой небольшой, ручной: бензиновый двигатель и динамо; он вырабатывал постоянный ток. Полезная вещь. И его я привез в свою роту. Поскольку уже некоторое время боев не было и было уже тепло, уже подтаяло, мы в палатке провели лампочки. Еще какое-то время находились в этом месте. Потом, где-то уже в марте, поступил приказ, и нас погрузили в железнодорожный эшелон и перебросили уже в Германию. Мы перешли границу где-то в Кюстрине. Это Франкфурт-на-Одере.
Нас перебросили быстро. 16 апреля начались бои на Зееловских высотах. Мы влились в эту войсковую массу, и нас сразу направили в юго-западную часть Берлина. Мы были на стыке с войсками 1-го Украинского фронта, который после Висленской операции тоже двинул войска на Берлин. Правый фланг - 1-й Украинский и левый фланг - тогда уже 1-й Белорусский фронт, которым командовал маршал Жуков. Здесь была окружена группировка немцев. Здесь оказалось какое-то их командование, там, штаб сухопутных войск. Населенный пункт Соссен.
26 или 28 апреля нас перебросили в Берлин. Мы были на юго-западной оконечности. Когда мы нашли тот участок, который должны были занять, была уже ночь с 1 на 2 мая.
2 мая мы проснулись. Спали в каком-то городском саду, уже тепло было. И уже на всех домах, оставшихся целыми, висели белые полотна, что означало капитуляцию берлинского гарнизона. И сразу из всех подвалов, из станций метро высыпалась находившиеся там часть населения: женщины, дети, старики. Потянулись наши кухни, получили указание накормить изголодавшихся мирных немцев.
Надо сказать, что мы не испытывали неприязни в отношении этих мирных немцев, которые прятались по подвалам во время жестоких боев и остались в живых. Центр Берлина был очень сильно разрушен. Юго-западная, южная часть, где таких жестоких боев не было, сохранились лучше. Поэтому мы даже встречались с оставшимися там немцами, и я, как мог, общался с ними.
Они говорили, что во всем виноват Гитлер, и каждый встречавшийся с нами немец произносил известную фразу: "Гитлер капут!" Действительно, нам сообщили, что в бункере, в Имперской канцелярии, Гитлер покончил с собой.
Часть получила задание двигаться на запад. Особых боев здесь уже не было. Только немцы, которые пытались разрозненными группами прорваться на запад и сдаться союзникам. Было 6 мая, мы подходили к городу Гентину, который, как нам сказали, стоял на Эльбе. На самом деле это был канал, соединенный с Эльбой.
Город Гентин. Был хороший солнечный день, солнце склонялось, и мы шли по хорошей асфальтированной дороге, по бокам которой были довольно-таки глубокие кюветы. Вдруг неожиданно с правой стороны из перелеска прорывается довольно внушительная группа немцев и пытается пройти через наши боевые порядки, а у нас не было таковых, мы просто колонной двигались, цепочками. Вот пришлось, чтобы отбить это наступление, всем залечь в кювет и отстреливаться. Рядом со мной был убит капитан, о котором я даже ничего не знал, мы тут смешались уже с другими частями. Убит в самом конце войны… Возможно, что какая-то часть немцев все-таки переправилась и сдалась западным союзникам в плен.
6-го под вечер мы уже были в Гентине. На берегу стояло много техники: автомашины с грузом, продовольствием. Было все что угодно: продукты, выпивка. Все было брошено.
Наутро прибыли американцы, и началась по условиям передача пленных, сдавшихся после определенной даты союзникам. Почему-то было решено, что они должны быть переданы Красной Армии. Вот так закончился этот длительный период войны.
Как вы победу встретили?
Победу мы встретили 9-го. У нас был парад. Да, мы готовились к параду победы. Было известно, что парад Победы будет принимать командир дивизии Абилов, генерал он уже был, поэтому там соорудили трибуну. Командир полка проверял, какая у нас форма, чтобы мы выглядели по-боевому.
Вот генерал приехал, мы прошли строем. Я тогда уже работал с фотоаппаратом, много снимал. Есть фотографии.
Мы там простояли что-то примерно май, июнь. Что значит простояли? Были занятия. Командир полка, командиры батальонов проводили с нами занятия. Ну, какие нам были занятия, главное, что мы остались живы. Подходил срок, мы вернемся домой, в свои родные края.
А в июле где-то вышел приказ, что наши части должны возвращаться в Cоюз. Нам был указан маршрут, мы возвращались, и в какой-то момент мы оказались на дороге, которая вела в Потсдам. Нас остановили, потому что должен был пройти поезд, в котором Сталин ехал из Москвы на Потсдамскую конференцию. А потом части нашей дивизии и, наверное, не только нашей, следовали обратной дорогой, как говорится, своим ходом, через Польшу.
Нам объяснили, что, поскольку во время войны немцы угнали из Союза в Германию огромное количество крупного рогатого скота, было принято решение собрать и вернуть этот скот. А так как были случаи, когда группы немцев, а потом и поляков пытались отбить скот у специально приехавших из Союза колхозников (они должны были получить и перегнать этот скот до пунктов, где их грузили в железнодорожные составы, а до этих пунктов они эти стада гнали своим ходом), то надо было обеспечить охрану этих стад. Как я понимаю, эту задачу выполняли войска, которые уходили из Германии.
Мы пошли назад. Прошли через Варшаву. Кстати, Польшу от Германии можно было отличить очень просто: пересек границу - и уже стоят избушки под соломенной крышей, чего в Германии я не видел.
  Варшава была разрушена. Мы перебирались через реку на каких-то плавсредствах. За Вислой часть Варшавы называется Прага. В этой Праге, когда мы переправились, остановились на ночлег. Мы попросили у женщин, сидевших возле домов, разрешение переночевать в доме, но они нам отказали, заявив, что "не зимно, на улице не зимно". Не холодно, то есть. Поэтому мы в каких-то сараях переспали, а утром, про которое я упоминал, нас обстреляли с какого-то чердака.
Как-то по дороге увидели, что два поляка продавали самопальную водку. В Польше водка называется "бимбер". Вот эти поляки у дороги держали два мешка, а мы двигались колонной, и кто-то, кому уж очень невтерпеж было, у них покупал. Были у нас злотые какое-то время, ну и покупали. Никто, видимо, не успел выпить, поскольку стало известно начальству, а у нас в полку был тогда представитель особого отдела, и даже СМЕРШ, и они сразу быстро доложили. А командир полка, Кабалия, ехал на коне. У него был прекрасный конь, он ему где-то под Берлином достался. На юго-западной окраине Берлина, во время боя разбежался табун лошадей. Хорошие лошади были. И наш командир полка присмотрел красивого жеребца. На лошади он сопровождал строй, ехал впереди полка. Горячий человек, он возмутился, что эти два поляка торгуют своим самогоном. Остановили нашу колонну, выстроили, приказали вернуть все, что было куплено. И он заставил каждого из этих поляков выпить по бутылке той жидкости, которую они продавали. И мы пошли дальше. На следующей стоянке мы спросили, и нам сказали: "Да, там валялись два мужика в канаве пьяные"
Так водка была отравленная или нет?
Не могу сказать, но только командир полка не мог допустить, чтобы кто-то пил это проданное здесь, с рук. Тем более что недружественные отношения сохранялись.
Мы прошли через Брест, видели старые оборонительные сооружения, которые остались там, заросшие травой, и которые не сыграли той роли, которая им была предназначена при строительстве этих сооружений. Ничего там не было, никакого вооружения, никаких следов. Брестская крепость в развале.
Мы попали через Минск в город Борисов. Это был уже сентябрь. Военный городок. Капитальные дома специально для военнослужащих. Там меня вдруг вызывают. В дивизии был начальник политотдела по фамилии Черный или Черной. Я нашел в списке однополчан эту фамилию, Черный. Я пришел к нему в ватнике (на мне уже ватник был, значит, было уже прохладно), и он меня стал уговаривать, чтобы я дал согласие и поехал в военно-политическое училище в Минск. Я говорю: "Я не собираюсь в военно-политическое училище. Я хочу поступить в институт, получить высшее образование". Он мне говорит: "А ты член партии?" Отвечаю: "Да". "Ты не член партии - ты балласт", - он мне говорит. Что я могу сказать? Я сержант, он полковник. "Вот иди, через неделю придешь и скажешь мне". Я пошел.
Через какое-то время мне сказали: "Сними этот ватник и не ходи в ватнике к нему. Пусть он видит, что ты не балласт". Я так и сделал. Вот я вошел, опять представился: "По вашему приказанию..." Он говорит: "Садись". Я сел. Он посмотрел: "Ну, ты надумал?" Я сказал: "Я надумал. Я буду поступать в институт. Я не хочу быть военным". "Ну, ладно", - и отпустил меня, больше я к нему не обращался.
Как-то меня даже командир дивизии увидел. Я старший сержант, а у меня ордена. Никто из медиков (вот я смотрел сайт 250-й дивизии) орденами Отечественной войны 1-й степени не награждался. Красная Звезда - да, была. И вот в Борисове я попался навстречу командиру дивизии. Он посмотрел на меня, и что-то в его взгляде насторожилось. Мне показалось, что он слишком пристально на меня посмотрел, потом с кем-то из сопровождавших о чем-то поговорил, и они ушли. Не тронул. Что это значило, я не знаю.
Придраться, может, хотел: "Сержант, почему офицерской ремень надел?"
Я не знаю. Да, я действительно получал и офицерский оклад по должности командира взвода, и у меня в Горьком был сертификат, по которому деньги отправлялись в сберкассу Горького, и родители могли получить. Денежный аттестат назывался.
А сколько денег? Не помните?
Не помню, честно говоря. Но этих денег хватило мне сделать пару ботинок вместо сапог.
И все?
Да. Тогда деньги-то какие были.
Так почему же вам все-таки не дали офицерское звание? Вы же были на офицерской должности довольно долгое время.
Для того, чтобы получить офицерское звание, надо получить военное образование соответствующего уровня. Военно-медицинское училище надо окончить.
Это правда, но на фронте же продвигают иногда и без правил.
На фронте потому так, что кадров не хватало. Я же прочитал на этом сайте, что штатная численность дивизии стрелковой военного времени составляла 12500 с чем-то человек. Это штатная численность. За время войны 58000 с чем-то человек прошли через эту дивизию. Это значит, почти шесть составов. Вот что это значит.
Вы с дивизией все это время были?
Да, с конца октября - ноября 1941-го, когда 247-я дивизия была, по сути дела, разгромлена и расформированы остатки.
 И вот я решился и попросил командира полка, сказал, что я пять лет не был дома. Он хороший человек, я к нему хорошо относился. Он меня брал на обратном пути в своей машине легковой, которая на фотографии. Он мне дал отпуск, и я поехал. А перед возвращением произошла такая история: У меня была хорошая шинель, тоже офицерская. Но было тепло, шинель в вещах, в повозке была. Когда я приехал в Борисов, смотрю - нет моей шинели. Кто-то прихватил. А ехать надо мне. Что делать? Кто-то притащил плащ, немецкий офицерский серый плащ с рядом пуговиц, как раз на меня, погон нет, естественно. И вот в этом плаще, можете себе представить, я проехал, никто меня не задержал.
Когда я приехал в Горький, мой родной дядя (он служил в области снабжения, тогда в НКВД) посмотрел на меня и дал указание: мне погоны приделали, пуговицы со звездами. Фуражку армейскую на меня надел. Еще он помог с отпуском, у него был военный комендант знакомый, и они мне еще дней десять добавили.
Я уже возвращался в полк с опозданием, и вот тут-то на Курском вокзале, когда я приехал из Горького, меня патруль задержал. Привели в метро. На Курском вокзале в метро две линии глубоко залегали. Меня в числе задержанных к какому-то коменданту повели. Какой-то капитан посмотрел на меня: "Что это за форма на тебе?" Я ему объясняю, что это. "Чтобы тебя не было здесь! Немедленно уезжай". Я говорю: "Я и собрался, мне только на Белорусский вокзал". Так я уехал в этом плаще. Это было ровно через пять лет после того, как меня призвали в армию.
Скажите, пожалуйста, а демобилизацию вы помните?
Конечно, помню. Был первый приказ о демобилизации. Я об этом знал. Но мне сказали, чтобы демобилизоваться, нужна причина, ну, по здоровью. Откровенно говоря, ну что я мог придумать? Но вот полковые врачи нашли справку, дали мне документ, что у меня не в порядке сердце. Комиссия была. Комиссия не стала спорить: есть справка, значит, подлежит демобилизации. Это было уже в конце 1945-го года, в декабре.
Дивизия буквально через несколько месяцев была расформирована. Все равно была расформирована. Так что неизвестно, где я мог оказаться.
Итак, я вернулся домой. Как сейчас помню, приехал на Белорусский вокзал. Со мной были еще четверо с Украины. В Москве у кого-то были знакомые, нам дали ночлег, накормили, а потом я через коменданта на Курском вокзале нашел место в товарном вагоне, в котором возвращались с войны такие, как я. В вагоне ящик стоял деревянный, и всю ночь я на этом ящике просидел, приехал домой под утро. Так я оказался дома через пять с небольшим лет.
После неудачной попытки перебраться в медицинский я поехал в Москву, во ВГИК сдавать экзамен, рассчитывая на операторский факультет. Там нас поселили в общежитие, дали задание сделать фотографии. Я сделал в Сокольниках несколько фотографий, потом в павильоне. Ходили по музеям, надо было записать художников, картины…
И вот собеседование. Сидят человека три, спрашивают, что я, кто я, почему я… После собеседования у девчонок, которые в кабинетах работали, спросил, какие у меня шансы. Мне сказали, что примут всего 25 человек, а заявлений 300. И 12 мест забронированы студентов из для союзных республик. И что остается? Я забрал сви документы и вернулся домой.
Я рассудил: мне пять лет учиться в Институте инженеров водного транспорта, а отец уже пожилой, он продолжал, правда, работать на металлургическом заводе, но был пенсионером. Пенсия копеечная. Сидеть на шее у родителей? И я пошел работать и поступил в 1946 году заочно в юридический институт. В Горьком был факультет Всесоюзного заочного юридического института. Там четыре года учиться, и я сразу поступил на работу в школу физруком. Работал и учился. Год я проработал в школе физруком, ездил на электричке, между прочим.
Когда я был на втором курсе, меня пригласили (освободилось место) на завод "Красное Сормово". Это старейший судостроительный завод на Волге. Завод основан греком Бенардаки - как бы сейчас сказали, греческим бизнесменом, еще в 1848 году. Меня пригласили, и 4 октября 1948 года я поступил на завод, в юридическое бюро, четыре человека тогда нас было. И всю сознательную жизнь я проработал на этом заводе. В 1950 году я с красным дипломом закончил институт, а в 1954-м возглавил юридическую службу. Была уже образована более серьезная структурная единица - отдел, стало больше народу. Там я проработал без малого 40 лет.
Была серьезная работа по защите законных интересов предприятия. Мы проводили большую воспитательную работу. У меня, в частности, как у начальника отдела были серьезные возможности и права: ни один документ от директора, ни один приказ не могли выйти без моей визы. Никто не мог быть уволен за какие-то нарушения без моей визы. Мы могли требовать от руководителя устранения тех или иных нарушений. У меня был хороший, большой авторитет в отрасли.
Завод всю войну строил танки, имел развитую металлургию. Первая мартеновская печь построена была на Сормовском заводе. Повесть Горького "Мать" была написана о событиях в Сормовском районе и о заводе, в частности. Наряду с танками там строились подводные лодки "Малютки", которые воевали на Балтике, потом дизельные подлодки. В общем, это было серьезное производство, на заводе работало порядка тридцати тысяч рабочих. К сожалению, после реформирования экономики там сократилось все военное производство.
Интервью и обработка текста: Артём ФОТИНИЧ. Фото (личный архив): Илья Наумович ЛАПИДУС
|
|
Коротко говоря, выписали мне все документы, необходимые для того, чтобы уехать с фронта, в глубокий тыл, в Сибирь. Дали мне коня под седло, и я с этими документами поехал. Кстати сказать, ехать одному по польской территории в то время было довольно небезопасно. Но все обошлось. В поисках штаба армии, куда я должен был явиться, я доехал до какого-то населенного пункта. Уж не знаю, сколько это заняло времени, но, наверное, был там к вечеру. Никто толком мне не мог сказать, где этот штаб находится.
Варшава была разрушена. Мы перебирались через реку на каких-то плавсредствах. За Вислой часть Варшавы называется Прага. В этой Праге, когда мы переправились, остановились на ночлег. Мы попросили у женщин, сидевших возле домов, разрешение переночевать в доме, но они нам отказали, заявив, что "не зимно, на улице не зимно". Не холодно, то есть. Поэтому мы в каких-то сараях переспали, а утром, про которое я упоминал, нас обстреляли с какого-то чердака.
И вот я решился и попросил командира полка, сказал, что я пять лет не был дома. Он хороший человек, я к нему хорошо относился. Он меня брал на обратном пути в своей машине легковой, которая на фотографии. Он мне дал отпуск, и я поехал. А перед возвращением произошла такая история: У меня была хорошая шинель, тоже офицерская. Но было тепло, шинель в вещах, в повозке была. Когда я приехал в Борисов, смотрю - нет моей шинели. Кто-то прихватил. А ехать надо мне. Что делать? Кто-то притащил плащ, немецкий офицерский серый плащ с рядом пуговиц, как раз на меня, погон нет, естественно. И вот в этом плаще, можете себе представить, я проехал, никто меня не задержал.
