| 250 Бобруйская Краснознаменная ордена Суворова II степени стрелковая дивизия |
| Главная | Боевой путь | Книга Памяти | Однополчане | Воспоминания | Судьбы | Документы | Награждения | Помощь |
Воспоминания922 Краснознаменный ордена Александра Невского стрелковый полкКочнев В.К. (1924-2002)Кочнев Василий Константинович, начальник радиостанции роты связи ПрозаСтихи Переписка 
Родился 14 января 1924 года в с. Алексеевское, того же района Татарской АССР. В день начала войны получил свидетельство об окончании средней школы и на митинге написал заявление наркому обороны СССР, маршалу Советского Союза тов. Тимошенко, с просьбой принять в Красную Армию добровольцем.Учился в 3-м Ленинградском артиллерийском училище, но в связи с событиями под Сталинградом несколько дивизионов этого училища были направлены на фронт задолго до окончания. По дорогам войны прошёл путь от стен г. Орла, через Бобруйск, Белосток, Кёнигсберг, Варшаву, Берлин до немецкого горда Гентин, что на берегу реки Эльба. Весь этот длинный путь прошёл в составе 922 Остроленковского ордена Александра Невского стрелкового полка 250 Краснознамённой Бобруйской ордена Суворова стрелковой дивизии в должности начальника радиостанции стрелкового батальона. Награждён орденами Красной Звезды, Славы III степени, медалями За боевые заслуги, За взятие Кёнигсберга, За взятие Берлина и другими. После войны некоторое время работал в бывшей Молодечненской области БССР - занимался коллективизацией сельского хозяйства. Затем вернулся на родину. Окончил Казанский сельскохозяйственный институт им. М. Горького, защитил кандидатскую диссертацию и последние годы работал преподавателем этого же института. Один из моих сынов - капитан Советской Армии, служит на Дальнем Востоке, защищает нами завоёванную мирную жизнь. 1985 год ПрозаДруть922 стрелковый полк 250 стрелковой дивизии занял накрепко оборону по восточному берегу речушки Друть, после неудачной попытки сходу её форсировать и взять деревню Озераны 23 февраля 1944 года. Собственно, форсировали реку, взяли деревню, но удержать её не смогли. Самоходные артиллерийские установки немцев, заехав на наши позиции с правого фланга, методично укатывали и укатывали окопы до тех пор, пока не выбили нас.У солдат полка не оставалось сил не только двигаться вперед, но, даже оказывать мало-мальски стоящее сопротивление: кончился боезапас. У командования не было сил для поддержки наступающих. Тыловые части и подразделения снабжения безнадёжно завязли в глубоких февральских снегах Приднепровья и отстали. Отойдя на левый берег реки, полк занял оборону на опушке могучего леса. Тогда никто не предполагал, что оборона будет длительной, а подготовка к последующему наступлению столь тщательной. Весь остаток зимы, всю весну и часть лета, прочно удерживая оборону, наши части накапливали силы, принимали и обучали пополнение. Солдаты посвежели, стали стройнее, дисциплинированнее, какие-то серьезные и бывалые. Еще бы! За плечами половина войны, самая трудная её часть. Освобождены Орёл и Курск, Брянск, Стародуб и ещё множество крупных и мелких населенных пунктов, пройдено много дорог и будущие дороги уже не казались такими тяжёлыми. Немцы не проявляли особой активности. Вели редкий артиллерийский огонь, да ночами тревожили наше боевое охранение своей разведкой. Но укрепляли свои позиции немцы сильно. Минные поля, хитрые проволочные переплетения, замысловатые цепи немецких траншей вперемешку с долговременными огневыми точками - всё это наблюдалось нами простым глазом. К весне немецкие самолёты начали сбрасывать в тылу нашего полка контейнеры с противопехотными минами: летит этакая бочка, ещё в воздухе раскрывается, и из неё вываливаются множество противопехотных мин, влезающих в талую землю так глубоко, что только короткие усики на виду. Тронь эти усики и взлетишь на воздух! Так, что вниманием были мы не обижены! Наша оборона тоже не была простой. Но дело не только в глубоких траншеях, замысловатых ходах, укреплённых землянках и других серьёзных оборонительных сооружениях. В ближней глубине нашей обороны были построены бани, пункты усиленного питания, даже кинотеатр.… Да, да! Под сенью могучих сосен была расчищена площадка, обнесена и сверху покрыта густым еловым лапником, устелена лапником помельче и вот вам… кинотеатр готов. Осталось только вокруг его выкопать убежища для укрытия "театралов" на случай артиллерийского налёта. Правда, не было фойе, но это нас не смущало. Зато в этом именно театре мы по нескольку раз смотрели "Александра Невского", "Чапаева", "Весёлых ребят" и другие, полюбившиеся нам картины. Пожалуй, тут мы по-настоящему узнали смысл слов, сказанных в своё время Александром Невским: "Кто с мечём к нам придёт…". Наша разведка вела интенсивное наблюдение и поиск по всему фронту. Командиры проводили рекогносцировку местности. Чувствовали все, что скоро наступление. Но когда? Где будет главный удар? Отшумела вешними водами Друть, отчерпали из своих землянок мы всю талую воду, переоделись в летнюю форму одежды. Стало тепло и сухо. 22 июня 1944 года наш полк сняли с передовых позиций, отвели на километр-полтора в тыл фронта. Выстроили на лесной красивой просеке. Прибыл командующий корпусом генерал Жёлудев. Он прошёл вдоль рядов выстроившегося полка, придирчиво проверил крепление солдатского снаряжения: не брякнет ли котелок, не стучат ли пулемётные диски, крепки ли солдатские ботинки? По виду командующего, по его лицу определили: всё в порядке! Командующий доволен! Объявили отдых. Сутки томительного ожидания чего-то большого, но чего? Что предстоит…7 Мы, конечно, поняли, что готовится крупная операция, но откуда нам было знать о её масштабах и о том, что уже тогда ей было присвоено имя великого полководца 1812 года. Шум в лесу справа, слева, сзади говорил о подтягивании огромной силы, но мы не могли тогда знать, что эта сила неизмерима! В ночь на 24 июня мы снялись со своих мест суточного отдыха, и вышли на берег Друти (благо она была рядом). Сапёры укладывали последние прогоны и последний настил на невесть когда и как забитые ими сваи моста. Не дожидаясь окончания работы сапёров - быстро на тот берег! Вперёд! За Друть! Команда: "Не курить! Ни звука!". Тишина! Только слышно дыхание рядом идущего солдата. Вот достигли первых сухих кочек правого болотистого берега реки. "Ложись! Окопаться!" - передали по цепи. Думаем - зачем? Но команду выполняем быстро. Шорох выбрасываемого песка по всему фронту, и тишина! Редкие немецкие ракеты мертвенным светом освещают болото и всё, что на нём скопилось. Но немцам и в голову не приходит присмотреться повнимательнее. Разве могли они допустить, даже мысленно, такую дерзость с нашей стороны? Беспредельная самоуверенность! Тишина! Ждём! Сейчас, сейчас! Теперь -то уж мы знаем, зачем сюда пришли! И вдруг залп "Катюш" оповестил о начале всесокрушающего артиллерийского прорыва. Земля закачалась! Наспех вырытая солдатская ячейка как детская люлька раскачивается в болотном месиве. В пятидесяти шагах немецкие позиции представляют собой вздыбившийся огромный вал земли, пепла и огня. Сзади, спереди, справа, слева - огонь и грохот, впереди вздыбленная земля! Оглянувшись, мы увидели сзади нас, совсем рядом, пушку. А там ещё, смотри, смотри… Лафет к лафету… Колесо к колесу… Сколько же их? Откуда нам было знать, что на этом пятачке земли на километр прорыва было поставлено 300 стволов, что весь стрелковый корпус сейчас в этом болоте, готовый подобно пружине распрямиться и ударить по немецким укреплениям. Вот сила, а! Час, два, три, уже четвёртый час над фронтом рёв орудий, шорох и вой снарядов "Катюш", огонь и пепел… Наши ячейки постепенно, но верно засыпает песком, оседающим из воздуха в это болото. Вытащил из песка одну ногу, надо вытаскивать другую! Уже и ячейки нет, всю её засыпало! Надо бы углубить, да зачем? Сейчас будет команда, подождём! Странное дело: при таком грохоте, сплошном гуле орудий, неотвратимо хочется спать! Спать! Спать! Грохот сливается в неистовый рокот, рокот превращается в странную музыку силы, силы нашего артиллерийского наступления, артиллерийского прорыва. Вдруг команда: "Знамя на бруствер! Вперёд!". Подброшенные этой командой в едином порыве солдаты встали и бросились к бывшим немецким укреплениям. Артиллерийский огонь стал тише, часть его перенесена в глубь немецкой обороны, над траншеями взвилось красное знамя. "Вперёд!", "За Женьку Смирнова, погибшего в февральском бою!" - шепчу я сам себе, за наши потери в том зимнем неудачном наступлении, вперёд! Былые немецкие укрепления вспаханы, мёртвая земля засыпала глубокие немецкие траншеи. Надо не дать опомниться немцам, вперёд! Разрозненные очаги немецкого сопротивления обходили, оставляя их на уничтожение второму эшелону наступающих войск, вперёд! Так началась на нашем участке фронта знаменитая операция, известная теперь под названием "Багратион", приведшая к полному освобождению Белоруссии, выходу к государственным границам СССР, к освобождению Польши, падению Берлина, к миру на земле. Но это ещё только будет. А сейчас вперёд! За наших погибших товарищей! За муки и кровь советских людей! К концу первого дня нашего наступления, пройдя с небольшими боями километров двенадцать-четырнадцать, остановились на краткий отдых. По всему видать, здесь в этом живописном месте, на лесной поляне, на склоне, обращённом на запад, размещался какой-то штаб крупной немецкой части. Аккуратно подрезанные сучки деревьев, покрытые дёрном штабные землянки и блиндажи, пучки красных телефонных проводов. Плотно усаживались немцы на нашей земле, да быстрыми были сборы! Кругом какие-то бумаги, ещё горящие свечи в блиндажах… А лес! Ну что за красота в летнем белорусском сосновом лесу! Своей свежестью и прохладой он манит к себе солдат: Отдохни, солдат! Полюбуйся этой поляной! Полежи под сенью моих деревьев! Забудь о войне! Да некогда, враг ещё топчет нашу землю! Впереди ещё был почти целый год войны, трудные фронтовые дороги, тяжкие и горькие потери. Но было ясно, что заря победы, так желанной для всех советских людей, загорелась! 20 января 1981 года Все мы теперь Бобруйские (Две ночи и два дня из многих)Лес глухо гудел от тихого людского говора и быстрых солдатских шагов. Проводник, уже пожилой человек, в грубой холщёвой рубахе и таких же шароварах, в каких-то невообразимых опорках на ногах, то и дело, забегая вперёд командира батальона, скороговоркой тараторил:- Я вас, товарыщ командыр, пряменько к хуторку довяду, будь ласка! Мы туточки усю жизь рыбку промышляем. Як по ниточке довяду! Комбат угрюмо молчал, а батальон быстрым маршем выходил из тёмного леса на берег огромного, как море, озера. Что-то там ещё будет впереди?! Задача перед батальоном поставлена сложная, а форсировать такое озеро в пешем строю, да без всякой артиллерийской поддержки, в глубокий тыл противника, приходилось впервые. - Подтянись! Разговоры прекратить! В колонну по два! Шаг в шаг, не отклоняться от впереди идущего! В тот момент, когда последний солнечный луч скользнул по вершинам только что оставленного леса, проводник, за ним комбат, а следом весь батальон погрузились по пояс в тёплую, как парное молоко, озёрную воду. Торопливо пряча в складках пилоток табак и спички, удивлённо разглядывая голубую даль, солдаты прекратили разговоры и, стараясь не отставать, бесшумно двигались в воде. - Оружие на грудь! Оружие на грудь! - пронеслось по колонне. Как не была коротка эта июньская ночь, кажется, не было ей конца, как не было конца этому озеру, этому беспрерывному движению "по ниточке" за проводником, в неизвестность… Молочный туман наглухо закрыл утреннюю зарю и солнце, казалось, уж не пробьется в это утро. Только затылок впереди идущего, да лёгкие волны за ним были видны в этом тумане. Под толщей воды прощупывался плотный грунт, только проводнику известной тайной тропы. Как-то неожиданно, вдруг, на фоне неба показались постройки хутора, обозначились нечёткие пунктирные линии жердевого забора. - Хуторок туточки, хаток пятнадцать, - тихо проговорил проводник, затем каким-то повеселевшим голосом, видимо от сознания удачно выполненного долга, добавил: - Так я обратно, товарыщ командыр! Будяте блызко - захаживайте у гости! Будьмо рады, оба со старою! - он пожал комбату руку, помахал другой рукой солдатам и растаял в густом утреннем тумане. Охватив хуторок в кольцо, батальон без шума уничтожил небольшой немецкий гарнизон, состоящий, как мы поняли, из какого-то обоза. Стояли дымящиеся кухни, в которых варился вонючий немецкий эрзац-кофе, мирные немецкие лошади тихо жевали сено. - Выставить боевое оцепление! - комбат осмотрел солдат и продолжил: - Остальным сушиться! Срок - два часа! - посмотрел на карманные часы, засекая время. По ветхим заборам хутора, в лучах только что проглянувшегося, но жаркого солнца, густо запарили солдатские брюки, портянки, обмотки… Серо-белые до пояса, не выпуская из рук автоматов, солдаты, по-гусиному поджимая ноги, босиком вышагивали по густой хуторской траве-мураве. На востоке, за озером, слышались глухие артиллерийские залпы, торопливые пулемётные очереди. А здесь на этом хуторе стояла тишина… Командиры рот и взводов, окружив плотным кольцом своего комбата, внимательно следили за кончиком карандаша, который неторопливо вычерчивал маршрут по расстеленной на лужайке карте, делая только им понятные заметки в записных книжках. - Строиться! В ротные колонны по два! Не шуметь! Сразу за хутором вошли в лес и, придерживаясь его опушки, растянувшейся батальонной колонной пошли описывать все его очертания, не углубляясь в чащу. Идём час, другой, третий… Кто-то хрустит ржаным сухарём из полученного вчера сухого пайка, кто-то с ворчанием выплёвывает безвкусные немецкие галеты, добытые в обозе… Солнце опустилось за вершины деревьев, скорые июньские сумерки стали густеть, затрудняя движение безмерно уставших солдат. - Стой! Ложись! Разведка вперёд! - пятеро бесшумно проскочили вперёд колонны, только лёгкий шорох выдавал их быстрое движение. Минуты тянулись как вечность. Наконец послышались торопливые шаги и в полной темноте негромкий голос доложил: - Дорога в двух ста метрах, товарищ комбат, прямо! Немцев нет! Кругом тихо! Комбат кивком головы одобрил доклад и обратился к рядом стоящим командирам рот: - Задача ясна? Сигнал - зелёная ракета! Себя не обнаруживать! Всё! К делу, быстро! Первая рота, усиленная взводом третьей, пересекла безлюдное шоссе, коротко прогрохотав по булыжной мостовой. Остальные выдвинулись вперёд, к самому кювету шоссе, рассыпались в цепь и залегли. Далеко справа послышался нарастающий гул. По шоссе прострекотали первые немецкие мотоциклы с пулемётами в люльках, за ними шли тяжелогруженые автомашины, густо увешанные фрицами. С лязгом и гулом, распространяя удушливый дым, пошли танки, самоходные орудия, бронетранспортёры. Всё это немецкое техническое совершенство, увешанное как гроздьями солдатнёй, торопливо двигалось справа налево, мимо наших глаз, как в кино, сменяя кадры. Среди этого лязгающего и ревущего потока, вперемежку с ним, потянулись пешие немецкие колонны, вереницы обоза, стадо, угоняемых на запад, тихо мыкающих коров, обдавших нас запахом парного молока и свежего навоза, артиллерийские орудия на конной тяге, легковые машины… Мы лежим у шоссе под прикрытием придорожных кустов и тёмной ночи, а по шоссе всё ползёт и ползёт, как жирный удав, хвалёное немецкое воинство. Солдаты громко лопочут, пиликают на губных гармошках свою любимую "Германия превыше всего"… А мы лежим, не в силах пресечь это движение. Надо бы перехватить эту оставшуюся единственную горловину огромного мешка, в котором очутились немцы в результате нашего наступления. Да маловато пока наших сил… Казалось, протяни вот так вперёд руку и хватай немца за воротник, тяни его.… Да нельзя этого было сделать! Рановато ещё! Потерпи, солдат, малость! Сейчас, сейчас…. Потерпи ещё немного! Самоуверенность немцев проистекала от темноты этой ночи, да ошибочного предположения, что они здесь единственные, что не могут наши войска здесь быть… Заголубел рассвет. - Где комбат? Где комбат? - чуть слышно сзади. - Товарищ комбат.. - Вижу, я понял! Где выбрали позицию? … Ясно! В тот момент, когда отделившийся от колонны немец, спустив штаны, бессовестно пристроился у самого кювета, зелёная ракета прорезала небосвод и оглушительный залп из всех видов стрелкового оружия и только что подтянувшихся артиллерийских орудий, прервал нескончаемый поток немецкой колоны. В образовавшийся разрыв артиллеристы на руках выкатили два орудия, одно стволом вправо, другое - влево, и осколочные и бронебойные снаряды в клочья рвали и рвали удирающих на запад немцев и тех, что напирали с востока. Горят танки, автомашины… Дико носятся лошади, мечется в этом месиве немецкая солдатня, не находя спасения… - Воздух! Самолёты идут! Самолёты! Комбат выскочил на середину шоссе и быстро, одну за другой, выпустил две красные ракеты, одну влево, другую вправо по дороге. Два десятка самолётов, повинуясь этому сигналу, в красивом вираже блеснув звёздами, разделились на две группы, стали пикировать на шоссе, поливая её из РэСов. Столбы пламени и дыма встали на всём протяжении шоссе, демонстрируя эффект работы наших лётчиков. - Так их! Так!.. А,а,а.. Хорошо! Дело было сделано в считанные минуты, чётко, точно. - Строиться! Ротными колоннами, освещённый первыми лучами солнца, батальон уходил на запад, по отвоёванному нами шоссе, в сторону Минска. Вдоль шоссе всюду разбитая немецкая техника, час назад уходящая мимо наших глаз на запад… По кюветам бывшее немецкое войско… Жирные, сизые, крупные мухи ползают по искажённым смертью лицам, брезгливо потирая задними ножками одна о другую… - Не ушли завоеватели! - проговорил мой товарищ. Ветер доносил звуки далёкого боя и удушливый запах из кюветов шоссе. В конце дня, прежде чем объявить привал, командир батальона вышел перед строем уставших за двое суток солдат, подал команду "Смирно!" и чётким громким голосом сказал: - За успешные боевые действия нашей 250-й стрелковой дивизии приказом Верховного Главнокомандующего присвоено название "Бобруйская"! Мощное "Ура!" троекратным эхо прокатилось по лесу, отозвалось пулемётной очередью… 15 декабря 1981 года. Строки, обжигающие памятьКак много фронтовиков, ветеранов Великой Отечественной войны не знают, к сожалению, чем и как живут их бывшие однополчане, боевые друзья.… А ведь, это так важно для них, убелённых сединами защитников Родины, которых всё меньше и меньше остаётся среди нас.К общей радости бывших бойцов 250-й Краснознамённой Бобруйской, ордена Суворова стрелковой дивизии, активно действует Совет ветеранов овеянного славой подразделения, который помогает держать связь между бывшими однополчанами, регулярно организует встречи. Вот почему ветеран дивизии, прошедший в её составе боевой путь от Орла до Эльбы, старший преподаватель кафедры организации сельскохозяйственного производства В.К. Кочнев в курсе дел своих бывших однополчан. Сегодня на страницах "Колоса" мы приводим выдержки из писем, полученных В.К. Кочневым, подготовленные им к публикации и которые, без сомнения, будут интересны для наших читателей. Всё меньше становится адресатов, всё реже приходят письма дорогих сердцу однополчан.… А вместо них пишут родственники и близкие друзья… "… Командир 6 стрелковой роты, Герой Советского Союза, капитан Масин Темир Джантекеевич умер от ожогов, полученных при спасении жизни колхозницы во время пожара в степи…" "… Пишет Вам жена Ивана Георгиевича Темерова. Сообщаю Вам страшную весть: умер Иван Георгиевич…" "… Ты переписывался с Корчагиным А.А.. Он умер, а так хотел встретиться с нами…" "… Врачи запрещают читать и писать. Алексей Фёдорович вновь учится ходить с палочкой…" "… Недавно нам прислала письмо Попова Александра Павловна. Она рассказала о боях за наше родное село, о героях, которые погибли, освобождая его. Александра Павловна нам сообщила, что у неё болит сильно нога и врачи говорят, что нужно её ампутировать…" "… А написала нам ответ её соседка, сообщила, что Филиппова Евгения Филипповна умерла год назад…" "… Посылаем списки воинов, похороненных в братской могиле…" Падают в строю полка его воины, всё ещё продолжая воевать! Осторожно вскрываю конверт, внутренне готовый читать жестокие слова. Нет, кажется в этом письме другое сообщение. Супруги Егоровы, живущие в городе Белгороде, оба однополчане, пишут о радостной встрече на Белорусской земле, в дни 40-летия освобождения города Бобруйска. "… Днём совершали экскурсии по г. Бобруйску, ездили на р. Березина, а 27 июня - в колхоз имени Дзержинского, на реку Друть, где прорывали оборону в 1944 году, в село Озеране к мемориалу погибших воинов. Встречали нас очень хорошо. 30 июня было празднование в городе, на его улицах и площадях, а вечером в Доме культуры". Жива народная память! Она живёт не только в обелисках и мемориалах. Живёт в делах каждого из нас, живёт в борьбе за лучшее будущее, в борьбе за мир на земле! Читаю дальше: "… Возлагали венки. Вспомнили своих боевых товарищей, девчат. Ты их помнишь? Женю, Наташу, Катю… Они бедненькие погибли, когда Жене и Наташе не было ещё и 17 лет, а Катя была чуть постарше". Помню, конечно, как в роте связи появились молоденькие девчушки, с длинными косами. Помню, как мы в одиночку старались пройти где-нибудь поблизости от расположения их телефонного взвода, чтоб хоть глазком посмотреть на девичью красоту.… Нет, имён их я не знал. "Наташа погибла 14 января 1945 года при прорыве обороны на реке Нарев в районе Рожаны…". Да, это был короткий, кинжальный удар в немецкую оборону перед выходом в логово фашистов, в Восточную Пруссию, после которого следовали один за другим тяжелейшие бои за города Алленштайн, Вормдит, Мельзак, Хайлигенбайль, к заливу Фриш Гафф, что в Балтийском море. "… А Катя с Женей погибли 30 апреля 1945 года, не дожили до Победы всего 8 дней. Они везли нам обед со старшиной роты Матвеевым Михаилом Филипповичем. Снаряд попал прямо в повозку. Кате в голову, она сразу была убита, а Женю ранило в живот, и через 2 часа она умерла…". Да, это уже подступы к Берлину, где-то в его предместьях. Фурстенвальде, вот где! Путаная система каналов Одер - Шпрее, тихая прозрачная вода в них, зелёная лужайка по берегам, яркое весеннее солнце, предвестник Победы… Семнадцать лет.… Семнадцать лет! Подумать только, семнадцать лет! Девчушки! А любили ли они кого-нибудь? Успели - ли? Да, успели! В свои семнадцать лет эти девочки, еще, в сущности, дети, беззаветно любили свою Родину, нас с Вами, любили жизнь! За это отдали они свою жизнь! Лучшей памятью им являются эти 40 лет мирного труда нашего великого народа, наша борьба за мир во всём мире. 18 ноября 1984 года Этого не забытьБагрово-красное солнце, густо затянутое дымом пожарищ и поднятой взрывами пылью, светило тускло и угрожающе. День клонился к концу, тени становились всё длиннее, но духота не проходила. Выгоревшие солдатские гимнастёрки были в разводах соли и грязи, под поясными и ружейными ремнями сочился обильный пот и его запах недвижимо висел над ухабистой, в воронках, просёлочной дорогой. Только глаза солдат светились радостью и задором: в Белорусском котле уверенно переваривалось многотысячное немецкое воинство. Впереди Минск, а там уж и граница рядом! Идём вперёд, на запад!В авангарде частей стрелковой дивизии шёл взвод дивизионной разведроты, ведомый совсем ещё юным лейтенантом Климовым и кряжистым, как сибирский кедр, старшим сержантом Пашей Степановым. В редкой цепи взвода понуро брели только что пленённые в коротком бою 16 человек немцев, одна из многочисленных групп, прорвавшихся из внутреннего кольца окружения. Потому так внимательно посматривал на пленных старший сержант. Пленные в разведке не только лишняя обуза, но и возможные неприятности в случае встречи с противником. Как то они себя поведут? Время от времени взвод останавливался, залегал в придорожных кустах. Радисты разворачивали радиостанцию, лейтенант внимательно осматривал впереди лежащую местность, а сержант, обнажив огненно-рыжий чуб, выбирал место поближе к пленным. Пользуясь кратким отдыхом, разведчики снимали ботинки, расстилали портянки на солнышке, а потом укладывали на них слой свежих листьев крапивы и снова обувались, одобрительно покрякивая. Пленные не сводили удивлённых глаз с разведчиков, но были молчаливы и недвижимы. - Отправить бы их в тыл, этих фрицев, - думал сержант, -да не с кем, мало людей во взводе, меньше, чем пленных. Каждый человек на счету! - Покормить бы их, да отправить в тыл, - продолжал думать сержант, - сами питаемся немецкими трофейными посылками, что сбрасывают для окружённых с самолётов немецкие лётчики. Правда, в них только сухари, да оружие. А сегодня и этого нет. Отощали фрицы в окружении! - искренне пожалел он. Взвод поднялся, торопливо и как-то виновато вскочили пленные, и снова растянутая цепочка двинулась вперёд. Солнце опустилось за вершины соснового леса и своими косыми лучами насквозь просветило каждую сосну, каждый кустик. Вдруг сержант в тех лучах солнца заметил перебегающих немцев. Он невольно взглянул на пленных, те насторожились, и даже какое-то оживление пробежало по их лицам. - Обрадовались, сволочи! - не громко проговорил сержант. Положение и в самом деле было щекотливое. Конечно, 16 человек безоружных пленных угрозы не представляли, но, сколько там тех перебегающих в лесу, наверняка вооруженных до зубов, фрицев? Не дожидаясь команду лейтенанта, старший сержант поднялся во весь свой могучий рост, тряхнул на солнце рыжим чубом и во всю силу голоса подал команду: - Первый взвод влево, по лощине, третий взвод вправо по опушке, второй взвод за мной, ура! Дружный залп разорвал, установившуюся было, тишину, а затем длинные автоматные очереди заставили немцев залечь. Справа и слева послышались очереди посланных на фланги разведчиков, и обескураженные немцы, сначала по одному, а потом все сразу, побросали оружие и подняли руки. Через полчаса взвод уводил с собой на запад 34 человека пленных, оставив на опушке леса 12 трупов немецких солдат и закопанное в яму трофейное оружие. Впереди показалась деревня, со всех сторон окружённая лесом. Со стороны деревни тянуло свежей гарью и сладковатым трупным запахом. Разведчики прибавили шагу и, соблюдая осторожность, один за другим втянулись в деревню. Не стройной толпой, в сопровождении двух солдат, в деревню вошли пленные немцы. Сержант побывал уже где то впереди, и сейчас поджидал в нетерпении взвод. - За мной! - скомандовал сержант, - Все за мной, пленных тоже! В центре маленькой деревушки, состоящей всего из десятка подслеповатых деревянных домов, стояла сооружённая немцами виселица. На ней висели семь трупов, очевидно жителей деревни. Под босыми ногами разложен костёр, уже полупотухший, брошенный в торопливости. Разведчики замерли в неизбывной скорби. - Пленных ближе, лицом к виселице! - командует сержант, - Ещё ближе! Бледные, в заходящем солнце, лица фашистов исказились в ожидании расправы. Понял это сержант. Страшным было его, изрытое оспой и шрамами, уставшее лицо, глаза горели неукротимым блеском. Он обвёл стоящих тяжёлым взглядом. - Давай, открывай митинг, парторг! - проговорил лейтенант, обращаясь к сержанту. Сержант вышел вперёд. - Шапки долой! - он выразительно посмотрел на пленных и продолжил: - Дорогие друзья! Перед этими безвинно погибшими жертвами фашистской жестокости поклянёмся, что мы выполним свой долг перед ними, перед нашей Родиной! Будем уничтожать гадов до тех пор, пока бьются наши сердца! - Клянёмся! Клянёмся! Клянёмся! - раздалось дружно, и мощный залп трижды отозвался в лесу. Вдали послышались звуки подходящих машин. Разведчиков догоняла колонна артиллерийского дивизиона. 4 декабря 1985 года Давний случайРассказ бывшего разведчика 329 отд. разведроты 250 стр. дивизии Г. Ахметзянова записал В. Кочнев Уже много часов подряд мы сидим с однополчанином Галимзяном Ахметзяновым в его Лениногорской квартире, что на проспекте им. Шашина, вороша в памяти день за днём своей боевой юности, вспоминая друзей, погибших в жестоких боях, и оставшихся в живых и ныне здравствующих…Галимзян встал, отдёрнул тяжёлую штору и поглядел в окно: - Каждое утро вижу эту овчарку, и всё время вспоминаю тот давний случай…- проговорил он, задумался, грузно сел на скрипнувший под ним стул и продолжил - Ты, конечно, помнишь Восточную Пруссию? - А разве можно когда-нибудь забыть те жестокие бои в начале сорок пятого! - воскликнул я. - Да, тяжёлые были бои, жестокие! - добавил Галимзян, - Бывало, лежит целый стрелковый батальон перед одним бюргерским хутором, превращённым в крепость, головы поднять нельзя… - Это верно. Но при чём здесь овчарка? - Всё ещё не понимая, спросил я. - О-о! Если б не овчарка.… Да вот, послушай! - он потянулся за папиросой, закурил и начал свой короткий рассказ. - Бои шли на подступах к прусскому городу Хайлигенбайль. В то мартовское утро обнаружилось, что немцев нет на нашем участке фронта. Наши стрелки, артиллеристы и миномётчики своим огнём пытались заговорить немецкие огневые точки, чтоб обнаружить их передний край. Но немцы молчали, как будто их не только сегодня, но ещё и вчера не было перед нами. Стрелки наши осмелели, стали выскакивать из ячеек, укрывавших их от жестокого огня, собираться кучками, курить, разминать закоченевшие от неподвижности и холода ноги и спины… - Да, - перебил его я, - мы тогда не понимали, почему командование не решается на движение вперёд? Галимзян осторожно потушил папиросу, положил её в переполненную пепельницу, приподнял руку, как бы предупреждая мой вопрос: - А где немцы? Хорошо, если они ушли. Да, никакого движения не было замечено за ночь. Ну, а если они затеяли какую либо каверзу? Вот в этой то обстановке неопределённости вызывают нас, группу разведчиков, к начальнику разведки дивизии майору Жизнику, и он ставит нам задачу на разведку переднего края немцев. Майор на карте и на местности показал нам предположительное размещение немцев, уточнил маршрут нашего предстоящего движения, зачем то оглядел нас каждого с ног до головы, ещё раз удостоверился, что всё нам понятно, и скомандовал: "Идите!". Вышли, вернее, выползли мы из прикрытого плащ-палаткой окопа майора Жизника и окунулись в снежную круговерть: густой, тяжёлыми хлопьями, мартовский снег валил так, что в пяти метрах ничего не видно. Это и хорошо - видимости никакой, немцы нас не увидят. Но это же и плохо - мы то сами тоже ведь ничего не видим! Но задачу надо выполнять. Миновали мы наш передний край и по предполагаемой "ничейной" полосе, где ползком, где короткими перебежками пошли вперёд, к немцам. Кто как, но я в то время подумал: вот сейчас влипнем! Час, другой, третий осторожно двигаемся вперёд. Крупный пушистый снег не прекращается. Каждая снежинка, как маленький парашютик легко ложится на землю, а вся их масса сплошным ковром устилала всё вокруг. Ни о каких ориентирах и думать нечего. Куда ползём? Может быть обратно? Нет, всё правильно! Вот уже поворот дороги, а рядом хутор - именье бюргера. Прислушались - тишина, никого нет. Нам бы сейчас живого человека, расспросить бы его обо всём. Да где его взять! Ты же знаешь, что поддавшись на пропаганду, всё гражданское население бежало от наступающих частей Красной Армии, бросая по дорогам разбитые брички, наполненные разной домашней рухлядью, а в домах не потушенные свечи… Галимзян задумался, видимо осуждая это немецкое безрассудство, посмотрел ещё раз в окно и продолжил: - Нашей мести боялись! Но мстили то мы не немцам, а фашистам! Лежим мы у стен дома этого прусского хутора семь "мудрых" голов, рассуждаем, а время идёт. Надо дело делать! Оставили одного у дома, остальные - трое в подвал, трое на чердак: надо обследовать каждый уголок. Ничего не обнаружив, собрались все шестеро в первой комнате этого большого дома. Осмотрели её, затем вторую - никого! И вот в третьей.… Сейчас уж не помню, кто первым вошёл в эту третью комнату, да так в дверях и остановился. Задние прут на него, а он как вкопанный.… Ну, вошли все шестеро и видим: стоит посреди этой комнаты огромная рыжая овчарка, с любопытством смотрит на нас своими грустными, чуть влажными глазами, ровное колыхание рыжих боков выдаёт её дыхание, да жетон на ошейники чуть покачивается, а то можно было бы подумать, что не живая, чучело какое-то! Смотрим мы на неё, а в голове одна мысль: зачем она здесь, кто её оставил? - Дальше то что? - нетерпелось мне. Галимзян повернул голову, уставился на середину комнаты, где мы сидим только двое, и по его глазам я понял, видит он сейчас эту овчарку, как живую и весь тот день прокручивается перед его взором. - Тут Вася Чендилов, наверное, самый храбрый из нас, тихо тронул овчарку за ошейник, потом крепко его ухватил, и мы облегчённо вздохнули, овчарка не выразила никакого беспокойства. Наоборот, когда мы связали в один три брючных ремня и устроили из них поводок, собака послушно пошла с нами, впереди нас. Одним словом, вооружились мы "собачьим чутьём", а это первое дело для разведчика. Теперь нас врасплох не застанешь! С большей уверенностью мы двинулись дальше. Вдвоём с Васей Чендиловым еле удерживаем собаку на поводке, а она так и рвётся вперёд. "К хозяину!" - говорю я Васе, а он в ответ: "Нет, она гулять хочет!". Путь наш лежал вдоль опушки аккуратного немецкого леса. Опять поворот дороги, а на пригорке, в двадцати шагах от нас, на фоне чуть посветлевшего неба видим строение: отдельно стоящий домик лесника и огромный штабель пиленных и колотых дров возле него. Собака рвётся, держать невозможно! Присмотрелись, вроде никого нет, тихо. Решили двигаться. Только поднялись, собака рванулась, Вася упал, проехал на животе метра три и не удержал поводка. В два прыжка овчарка достигла поленницы дров, а следующим перемахнула её. В тот же миг послышался испуганный крик, выстрел, короткий собачий визг и.… Заговорила вся немецкая оборона, весь немецкий передний край! Мы укрылись за деревьями леса в кювете дороги, и только успевали засекать огневые точки, беспрерывно строчащие тяжёлые крупнокалиберные немецкие пулемёты и всю немецкую линию… Вернулись мы в штаб дивизии нежданными. Оказывается, там уже посчитали нас погибшими в организованной немцами засаде. А когда нанесли на карту разведённый нами немецкий передний край, обнаружилось, что немцы приготовили нашим частям крепкий мешочек, в котором располагали поколотить нас. Да вот собака нам помогла, ихняя же немецкая! С тех пор у меня особое отношение к этому животному. И хоть сам собаки я не держу, но глубокую благодарность к ним ношу в самом своём сердце. Галимзян умолк, снова подошёл к окну и тихо проговорил: - Увёл хозяин свою псину домой. Нагулялась, наверное! Ноябрь 1981 года Стихийная, но справедливая местьПамять не удержала названия той, утопающей в зелени тополей, деревеньки. Может, это было Фомино, что недалеко от древнего русского города Орёл, а возможно Березовец, что тоже рядом.… Сколько их было на длинном пути до границы, а от нее до Берлина! Да и не в названии той деревеньке суть!После нашей решительной атаки, поддержанной артиллерийским и миномётным огнём, немцы оставили наспех подготовленные окопы и в беспорядке откатились в направлении северо-западной окраины деревни, против обыкновения, не успев её сжечь. Цепи стрелкового батальона, преследуя немцев, быстро продвигались вперёд, поливая отступающих автоматным и пулемётным огнём. Группа управления во главе с командиром батальона Васягиным остановилась в центре деревни возле покосившегося и вросшего в землю дома, укрывшись за штабелем почерневших от времени брёвен, видимо ещё до войны приготовленных для строительства заботливым хозяином. Разворачивая для связи радиостанцию, наклонившись над ней, я увидел под штабелем брёвен яму и невольно схватился за автомат. - Ты что? - спросил комбат, а потом сам наклонился и воскликнул: - Да что они, гады, делают? С кем они воюют? В глубокой и довольно просторной яме под штабелем брёвен лежал мёртвый старик. Его седая борода была высоко поднята, а на лице запрокинувшейся головы о становились в ужасе открытые глаза. Приглядевшись внимательнее, мы увидели в ногах старика деревянную рукоятку разорвавшейся немецкой гранаты, а в противоположном углу ямы - свернувшуюся в комочек старушку, крепко прижимавшую к себе девочку, видимо внучку, лет четырёх-пяти. Кровью убитых было залито всё дно ямы. Сдёрнув пилотки, мы в оцепенении замерли перед ямой. - Не сохранил старик ни себя, ни остатков своей семьи, - сказал комбат и отвернулся. - Товарищ комбат, товарищ комбат! - подбежал вестовой, - там бабы… - показал он рукой вперёд. - Что бабы, какие бабы? - Ну, эти, женщины, старосту хотят повесить! Комбат широко шагнул в указанном направлении, на ходу надевая пилотку и поправляя на груди бинокль. Я пошёл за ним. Скоро показалась группа громко кричащих женщин, а на другой стороне деревенской улочки, на тонкой веревке, укреплённой к толстому сучку могучего тополя, в последних судорогах билось ещё живое тело ненавистного старосты деревни, немецкого прислужника. Всё! Хватит! Поиздевался над нами! - кричали наперебой женщины. Повешенный дёрнулся последний раз, вытянулся и грузно обмяк на верёвке, с его ноги скользнул и упал на землю немецкий сапог. - Что ж это Вы бабочки наделали? Его же надо было судить нашим советским судом, вместе с друзьями-помощниками… - начал, было, комбат. Но женщины были неумолимы, и слушать ничего не хотели. - А мы и дружков его, собутыльничков, всех переловим и перевешаем! - заявила одна из них, одетая почему-то в оборванную немецкую шинель. Комбат махнул рукой, бросив на ходу своему замполиту: - Займись, комиссар! Это по твоей части. Похоронить бы надо старика сего старушкой и девочкой! … Замполит догнал нас уже вечером и, когда затихла горячка боя, рассказал, что изверг-староста деревни, не дававший жить в то время, когда в округе хозяйничали фашисты, накануне их отступления ходил с немцами и показывал, где прячутся жители деревни. Немцы хладнокровно расстреливали или забрасывали гранатами прячущихся по ямам жителей. - Собаке - собачья смерть! - заключил комбат. … Прошло более сорока. Ученики школ тех орловских деревень пишут письма, сообщая о своих следопытских делах, о том, как они хранят память о погибших, ухаживают за братскими могилами. Читая эти письма, мне почему-то видится та утопающая в зелени тополей деревенька, штабель брёвен, яма под ним, девичья головка в золотых кудряшках и босые ножки… Такое нельзя забыть! Такое нельзя допустить в будущем! 20 января 1984 года На земле И.С. Тургенева"Последний день июня месяца: на тысячу вёрст кругом Россия - родной край"И.С. Тургенев Деревня. Стихи в прозе Правые колёса пульмана настойчиво повторяли один и тот же вопрос: "Куда покатил…? Куда покатил…? Куда покатил?", а левые в том же такте односложно отвечали: "На фронт…! На фронт!". Слабые огненные блики вагонной печурки освещали поочерёдно то двухъярусные нары, то ребристый потолок вагона, то прочерчивали дуги по широким дверям. Помешивая угольки, дневальный в полном одиночестве сам себе тихо проговорил: - Вот и Ясную Поляну проехали… Это, не останавливаясь, наш эшелон проскочил станцию названную именем великого автора "Войны и мира". - Ребята, вставай! Кажется, приехали…! Буфера заскрежетали, вагоны лязгнули раз, другой, третий и остановились. Донеслось: "… ходи строиться! … вещмешками…!" Плотный апрельский туман стал ещё плотнее от густо высыпанных из вагонов бойцов, замерших в неровном строю вдоль эшелона. Из клубка этого тумана зычный голос: - Товарищи! Строй вздрогнул, шевельнулся и замер. - Товарищи! Я командир 250 стрелковой дивизии, полковник Мохин. Со мной начальник нашей разведки… Что-то зашипело, зашелестело, наконец, пронзительно завыло, и мощный разрыв потряс влажный воздух, заглушив голос полковника и на миг осветив вспышкой ордена на груди начальника разведки. - Поздравляю Вас с прибытием на фронт! Нам с вами предстоит… Новый, но более близкий взрыв, заглушил конец этой речи. Старательно размешивая орловскую густую грязь, уже в походном строю, мы каждый самостоятельно додумывали, что же такое нам предстояло на этой земле… … Проводница неслышно подошла, тронула за плечо и тихо, чтоб не разбудить других пассажиров, произнесла: - Вы спите? Сейчас будет Орёл. На фронтоне красного здания вокзала лозунг: "Приветствуем ветеранов 250-й…" Спазмы перехватили горло, и я не дочитал этого приветствия. В зале ожидания пассажиров мало и труда не представило быстро найти тех, кого приветствовал лозунг у входа. Значки ветеранов дивизии и 3-й армии на груди у каждого.… Вот они! Вон ещё идут! Пригородный поезд увозил в первом вагоне 49 человек, впервые вступивших на эту землю тридцать восемь лет назад… Три коротких остановки, ещё не успели мы обняться, обменяться первыми приветствиями, надо выходить. Мы у цели! Станция Становой Колодезь! Гром духового оркестра. Яркие стяги знамён. Кумачовые пионерские галстуки… Чугунные плиты братской могилы. Сколько их? Три. Имена… Имена… Имена… Имена тех, что стояли в строю перед полковником Мохиным… Имена тех, чью память так берегут, так чтут эти милые жители села и станции Становой Колодезь. Море цветов. Цветы на могиле, цветы у каждого ветерана, цветы в руках жителей села, что плотной стеной окружили это скорбное место вечной памяти павших в бою за село, за жизнь на земле. "Ровной синевой залито всё небо; одно лишь облачко на нём - не то плывёт, не то тает. Безветрие, теплынь… Воздух - молоко парное!" - такой видел эту землю сто лет назад И.С. Тургенев. Она стала лучше! Красивее! Дороже! Дороже на те бесчисленные жертвы, что полегли за её освобождение, дороже на тот пот и труд, что восстановили её к жизни! Широкие поля колхоза им. Ленина. Широкие холмы, отливающие золотом поспевающей пшеницы, пологие, но глубокие низины, заросшие местами зеленью перелесков и кустарников, с бьющими в тени кустов родниками и быстрыми речками, речушками, ручьями… Светлые нарядные домики, либо белые, либо светло-зеленые, голубые… …А здесь, в центре колхоза, на самом высоком холме, в парке, шелестящим молодой листвой, братская могила… Гранит и бетон охраняют вечный покой воинов, отдавших жизнь за эту красоту… Не многословны ораторы. Слёзы не сдерживают ветераны.… Плачут вдовы, так и не дождавшиеся своих… Врач оказывает помощь кому-то… "Прощание славянки" исполняет оркестр. Как тогда, тридцать восемь лет назад, в длинных ночных переходах к фронту.… Сверкают блицы фотоаппаратов. - Мы клянёмся на этой могиле! Мы обещаем Вам, дорогие товарищи ветераны, что не пожалеем труда для рассвета нашего хозяйства… - это молодой механизатор говорит от имени колхозников. - Осенью мы уходим в нашу Советскую Армию. Здесь перед этой могилой, перед Вами, дорогие товарищи, мы обещаем с честью служить своей Родине, беречь как зеницу ока и отстаивать мир, самое дорогое достояние! Братская могила на территории средней школы-интерната… Братская могила на северо-западной окраине села… Сколько их? Сколько же? А мы вот как-то уцелели, выжили… Да, выжили.. Только вот у Николая Высоченко, что приехал сюда с дочерью с Кубани, пустой левый рукав, у Фёдора Ивановича, харьковчанина, правый глаз безжизненно смотрит сквозь слёзы на эти могилы, лицо Ивана Темерова, что из Дивногорска, представляет собой узел шрамов, тот опирается на костыли, и ботинок неестественно повёрнут носком в сторону… Если б посмотреть на тела этих людей, хотя бы утром во время умывания (мы то их видим каждый день), вы увидели бы следы тяжёлых ран, синеву всё ещё не удаленных осколков, всё ещё не заживающие прострели, проколы… Но нет, "Не стареют душой ветераны"! Полежат они в конце дня на своих аккуратных и чистеньких кроватях часок-другой, и, смотришь, потянулись, пошли… Тут шумная компания допытывается у бывшего пулемётчика Николая Степина, новгородца, как это он дослужился до звания полковника. А он, изображая всё в лицах, с упоением рассказывает как он после войны окончил вечернюю школу, курсы "Выстрел", академию… Иван Темерев всё ещё теоретически охотится на сибирских медведей, хотя сам и зайца в глаза не видел. Этот поехал на рыбалку и продолжает ловить едкие шутки своих товарищей. Хохот! Шум невообразимый! Только к двум часам ночи всё это уляжется, успокоится… А потом кто-то предложил: в колхозе всё сено свалили. А вот убрать не могут - рук не хватает. Пойдём, поможем?! Утром секретарь Орловского сельского райкома партии долго и терпеливо разъяснял, почему колхоз не может принять этого предложения. - Вы наши гости! Не за тем мы Вас пригласили! Мы ещё хотим с Вами встретиться! Но самым лучшим доводом оказалось то, что просто не дали автобуса для поездки на сенокос. Вот и всё! Тёплыми были проводы. И хоть в разные концы мы все уезжали из города Орла, на вокзале собралась вся наша группа, всё уменьшающаяся в численности с каждым отходящим поездом… Нас всё меньше и меньше… Последней уезжала Алешкевич Александра Елисеевна, в Горький. Я посмотрел в окно, а она всё стояла и стояла на перроне.… На груди в лучах заходящего солнца ярко горел орден Боевого Красного Знамени. Вот такой была эта незабываемая встреча однополчан. 5 ноября 1981 года Здесь грохотали взрывыНесмотря на полную неожиданность, командировка совпала с его давним желанием. Предстояло ехать в Тетюши, что давало возможность посмотреть те места, вспомнить как это всё было. Сидя в переполненном рейсовом автобусе, он восстанавливал в памяти события тех далёких дней осени сорок первого…Скупые и безрадостные сводки Совинформбюро, за неимением радио и газет, передавались из уст в уста, вызывая горечь и обиду. Фашисты рвались к Москве, кольцом обложили Ленинград… "После упорных боёв наши войска оставили…". Сколько же можно оставлять? В ту далёкую осень сорок первого… Заработал двигатель, автобус дёрнулся, качнулся и, натужно отфыркиваясь, выбрался с привокзальной площади на шоссе. Нить воспоминаний прервалась, и он вдруг с любопытством обнаружил, что почти вся пассажирская публика представлена рослыми и красивыми лицами и кокетливыми девушками. Эта шумная, говорливая компания без лишней церемонности заняла места, побросав к заднему стеклу автобуса полупустые спортивные сумки и лёгкие дипломаты. По всему было видно, что для них этот рейс давно привычен, всё им давно известно… Известно? А известно ли им, что осенью сорок первого здесь вот на этой земле, рассекаемой сейчас автобусом, грохотали взрывы? Да, те взрывы не были мирными, но нельзя их было назвать и военными. Здесь, где-то вот на этих землях, между Волгой и Свиягой, строился мощный оборонительный рубеж… Трасса противотанкового рва проходила вон там, по нижней горизонтали этой обширной и выгодной в оборонном отношении высоты, а долговременные огневые точки располагались выше, в глубине предполагаемой обороны, почти на самом гребне высоты.… А может быть, это было вот здесь, место очень заметное. По обеим сторонам широкой долины раскинулась деревня.… Как же она называется? За той долиной, на бугорке стоял дом, от чего он казался высоким и весёлым. Весёлым? Нет, в ту осень хозяйка дома, ещё молодая женщина, получила похоронку на своего мужа, погибшего где-то пол Москвой. Возвратившаяся с работы бригада в тот злополучный день, поражённая несчастьем своей хозяйки, легла спать без обычного ужина, не зная, как и не умея успокоить мать двоих, вдруг осиротевших, девочек. Ужин не состоялся, но в остальном порядок не был нарушен: обувь и одежду для просушки разложили на широкой печи, девочки, всхлипывая, забрались на высокие полати, а вся бригада - тридцать человек пятнадцати-шестнадцати летних парней и девушек, усталая и голодная, улеглась на полу. Только хозяйка всё ещё долго сидела в тусклом свете дымящей коптилки, горько облокотившись на кухонный стол… Ему вдруг быстро захотелось спросить кого-нибудь, не знают ли они той деревни. Он уже протянул руку, чтоб тронуть за плечо впереди сидящего юношу и задать ему мучавший его вопрос, но тот энергично поднялся и, блеснув застёжками модной куртки, пересел на освободившееся место в другом ряду кресел. Автобус скрипнул тормозами, и в широко открытую дверь пахнуло морозом. … Зима в том году нагрянула пятидесяти градусными морозами, и ватные телогрейки плохо согревали. Согревала тяжёлая работа.… Выкидывая со ступеньки на ступеньку глубокого противотанкового рва тяжёлую глину, каждый старался не замечать жёсткого холода. Там, в глубине рва, было тепло и сыро, поэтому обували лапти, эту лёгкую и удобную для такой работы обувь. Красота и изящество уступали, как теперь говорят, рациональности. Красивым и изящным должен быть противотанковый ров. Представитель военного ведомства в конце каждого дня принимал выполненную работу. Он долго и тщательно замерял, прикладывал к откосам рва специально сколоченный из досок шаблон, молча, тыкал на забракованный им участок и так же, молча, уходил в другую бригаду. Было всё ясно без слов! Надо брать топор и, зацепившись в акробатической стойке на крутом откосе рва, стёсывать допущенные неровности. Топор звенит на морозе, мелкие кусочки застывшей глины, скупо отлетают на дно рва, а откос приобретает, наконец, полированную поверхность… За окном автобуса всё тот же пейзаж: широкие долины, кое-где поросшие мелколесьем и кустарником, невысокие взгорки, необозримые поля, дремлющие под глубоким покровом снега. Водитель включил приёмник и, сквозь треск и шум, сначала полилась музыка, затем стали передавать последние известия. … Сообщение Совинформбюро о разгроме немцев под Москвой восприняли как должное, как само собой разумеющееся, без лишних комментариев. Только веселее в тот день гремели взрывы на новых участках противотанкового рва, с помощью которых только и можно было вскрыть метровый слой, как железо промёрзшей, земли, звонче ухали кувалды, ударяющиеся в стальные клинья, напевнее звучали пилы в дубовой роще. Да, вот где-то здесь была она, дубовая роща! Дуб за дубом пала она под зубьями пил и улеглась мощными срубами в долговременные огневые точки и многослойными накатами над ними. Нет теперь той красивой в зимнем убранстве рощи! Да только ли рощи? Уходили на фронт парни постарше, многие безвозвратно. Горькие, невосполнимые потери! Не суждено было строящейся тогда оборонительной линии принять напор немецких полчищ. Остановили фашиста далеко от этих мест! Остановили и погнали обратно на запад, в его фашистское логово. Своей активной роли эта оборона не сыграла, но она явилась школой мужества для многих сотен молодых парней, ставших в скорости солдатами победоносной Советской Армии. Давно распахан тот ров, сгнили срубы огневых точек. Но жива память! Жива память, как предупреждение любителям войн, любителям человеческих слёз и страданий. 8 января 1985 года Мой старшина ротыВы знаете, что такое старшина роты в армейской жизни? У бывалых солдат при упоминании этого армейского звания и должности могут возникнуть разные ассоциации: Усы в разлёт! Наряд вне очереди! Кругом! Это верно, бывают и такие.А вот в моей жизни, армейской конечно, понятие о старшине сложилось иное. Узнал я его в боях за город Орёл. Моим глазам предстал невысокого роста, извините за выражение, такой плюгавенький мужчинко, не то, чтобы рыжий, а так светленький, с реденьким пушком под пилоткой, на коротеньких чуть кривеньких ножках, с ремешком на боку по домашнему, в простиранной до мелких дырочек гимнастёрке. Уж тут не до усов в разлёт! Ну, а нарядов на фронте, как известно, не дают. Такой вот старшина роты. Он на фронте был с первого дня войны, воевал в составе дивизии ещё на Северо-Западном фронте, где-то под городом Калининым, у деревни Верёвкино. И подать команду "Смирно!" тем особенным старшинским голосом - "Смир-р-р-но!" не умел. Но какой души это был старшина! Для нас молоденьких солдатушек, в неполные восемнадцать лет, он был и отцом и матерью. Чистые портянки и крепкие ботинки с обмотками, сытный обед и бодрящий крепкий солдатский сон, чистые воротнички и направленная бритва для первого, ещё не волоса, а пуха, защита от обид и добрый совет - это всё от него от нашего старшины. Я не помню случая, чтобы наш старшина был сердит. Расстроен - да! Бывало. А чтобы сердитый - никогда! Какая то светлая, по особому родная улыбка на его устах, во всём его облике мне видится до сих пор. Любили его все солдаты, какой-то особенной любовью, какой-то нежной, как отца, как мать! Но и любовь, оказывается, может быть жестокой. Где-то под Берлином, уже в самом конце войны, ранило нашего старшину в позвоночник осколком разорвавшегося немецкого снаряда. Унесли его санитары и отправили, сначала в медсанбат, а затем во фронтовой госпиталь. А тут и война кончилась. Дней через десять после последнего выстрела выстроилась наша дивизия в походные колонны и "Шагом марш!" на восток, на милую Родину. А чего нам в той Германии было делать, враг повержен, разбит и уничтожен! Дома дел хватало в ту пору. Мы-то домой! А как же наш старшина? Пронюхали солдаты, что путь наш лежит мимо того госпиталя, где лечится наш старшина и решили украсть и увезти его домой. Украли! На парной бричке, тихо, уговорили его самого и прямо в госпитальном полосатом халате увезли! Но ранение то было в позвоночник. Надо бы лечиться, да вот любовь солдатская расстаться не позволила. Радости было много, а потом жалости: ходит наш старшина бочком, по петушиному, жалуется на свою перебитую поясницу. Демобилизовался он у нас в сорок шестом году, из города Борисова, что в восьмидесяти километрах от Минска. Жив и сейчас. Только плачет при встрече. Между прочим, он наш с Вами земляк. До войны он работал счетоводом в Корноуховском совхозе, а после войны до самого ухода на пенсию - главным бухгалтером совхоза Сокольский, что в Бугульминском районе. Может быть, кто и знает его? Его зовут Матвеев Михаил Филиппович. Не слыхали? Вот такие живут среди нас люди! Выручай, Аскольд, умница!Прежде чем сесть за свой грубо сколоченный из трех досок председательский стол он, месяц назад вернувшийся по ранению с фронта солдат, долго укладывал на нём свою израненную левую руку, кряхтел, мучительно морщился и, обливаясь потом, усаживался сам. В тот же миг против него, откуда-то из темноты, вспорхнула этакая большеглазая, с толстыми косами, птичка и затараторила, словно немецкий пулемёт:- Если Вы, Петр Иванович, не обеспечите лошадей фонда РККА надлежащим уходом и содержанием… - Да подожди ты со своим "содержанием"! - сердито прервал председатель, - Ты мне лучше скажи, на чём я сеять весной буду, если Вы чуть не всех колхозных лошадей в фонд РККА зачисляете? - он ткнул здоровой рукой в темноту и продолжал: - Вон, твой лучший в районе конюх молчит! Ему бы овсеца побольше, он готов всех лошадей отправить.… А мне сеять надо - весна подступает.… Где осенью хлеб брать будем в тот же самый фонд РККА? Чем солдат своих кормить будем? Твой-то разлюбезный тоже ведь там? Словно не замечая намёка председателя, "птичка" сыпала своё: - Если Вы, Петр Иванович, не обеспечите лошадей фонда РККА хорошим уходом и содержанием, не прислушаетесь к моим словам, я буду вынуждена докладывать военкому. Через пятнадцать-двадцать дней, Петр Иванович, я приеду ещё раз и тогда… - Что тогда? Ну что тогда? - взорвался председатель, - в штрафной батальон, что ли? Так я и сам - только вот рука малость подживёт, укачу на фронт… Война то ещё вон где.… Всем хватит и мне тоже! - он умолк, сморщился от мучительной боли, пронзившей всё тело, и грузно навалился на скрипучий, шаткий стол. Наталья встала, посмотрела по сторонам, нерешительно подошла к вешалке. Накинув на худенькие плечики большую меховую доху, вдруг стала ещё меньше и незаметнее. Потопталась, тихо вернулась к столу и виновато проговорила: - Извините меня, Петр Иванович! Я не хотела Вас обидеть! - Ладно, чего уж тут извиняться! Сам я виноват! - сказал тот и добавил в темноту: - Иди, дед Иван, проводи гостью, запряги ей как следует её знаменитого Аскольда! Пусть катит она со своим докладом! Узелок-то не забудь, старый! Хлопнула дверь колхозного правления, и дед Иван со своей спутницей окунулись в чернильную мартовскую ночь. Светилось единственное окошечко колхозного правления, на небе ни звёздочки. Шли молча. Миновав последний, занесённый снегом по самую трубу, домишко, свернули к колхозной конюшне. Тут дед решил выполнить свою роль председателева адвоката: - Ты, Наталья, не обижайся на нашего председателя. Нас мужиков то в деревне всего двое. Тяжеловато нам! Одни бабы, да ребятишки - несмышлёныши. Чего с них возьмёшь? А зима то, вон она какая? - Я понимаю, дед Иван. Только ведь и мне не легче! Дед переложил узелок из руки в руку и продолжал: - Будут тебе твои лошади, будет и хлеб по осени! Ух, как бы ни было тяжело, а своё дело мы сделаем! Показалась голая, ребристая крыша конюшни - солому сняли ещё прошлой весной на корм скоту и больше не крыли. Дед подошёл к воротам, широко их распахнул, пошарил где-то на полу и засветил "летучую мышь". Из конюшни пахнуло теплом, конским потом. Послышалось ржание Аскольда. Дед повесил фонарь на большой деревянный крюк, взял хомут, седелку и ушёл в дальний конец конюшни. - Ну-у-у-у, Аскольд! Спокойно, успеешь ещё… - послышалось из темноты, и дед вышел к свету фонаря, ведя в поводу рослого, серого в яблоках жеребца. - Добрый твой конь, Наталья! На весь район один такой! Правда? Наталья молчала. Она думала о дороге. Путь вёрст двадцать всего, да всё-таки ночь, да лес почти половина дороги. Кто знает, что может случится в дороге? Дед запряг коня, принёс соломы, пахнущей прелью и гнилью, перетряс её в санях-розвальнях, и спросил: - Что с фронта то пишут? - Идут бои местного значения, дедушка. Оборону держат на Днепре. Передавая вожжи одной рукой, дед протянул в другой небольшой узелок: - Вот, дочка, тебе моя старая подарочек приготовила. Хлебца завернула, может, дорогой съешь, а может, и до дому довезёшь. Больше угостить нечем - виновато добавил дед. Наталья прижалась щекой к колючей дедовой бороде и тронула вожжи. Жеребец с места взял рысью. Лес сразу обступил дорогу, тишина обволокла всё пространство. Укутавшись в большой воротник дохи, прикусив кончик варежки и закрыв глаза, Наталья прислушивалась к тихому свисту полозьев и мягкому цоканью копыт жеребца. Ходкой рысью жеребец приближал её к дому. Дом… Она явственно представила себе, как два её маленьких брата и сестра спят сейчас на тесных полатях. Мать ещё не вернулась, наверное, с вечерней дойки, а бабка терпеливо дожидается их обоих.… Два года назад Наталья вернулась в родной дом после окончания зооветеринарного техникума и, заменив ушедшего на фронт мужчину, стала зоотехником по коню в райсельхозотделе. Девичья ли это должность? А кто её знает? Идёт война, и никто должностей не выбирает. Работают там, где нужнее! Вдруг Аскольд захрапел, приостановил свой бег и бросился в сторону, тут же утонул в глубоком снегу и заржал… Наталья, открыв глаза, с ужасом увидела две горящие точки совсем рядом.… Там ещё две.… Там ещё… В тот год стаи волков, гонимые фронтом на восток, часто нападали на колхозный скот, забирались в худые крестьянские подворья и душили в них всё живое. Но одно дело знать об этом. Другое дело встретиться с ними вот так, одной, с глазу на глаз… Не выпуская вожжей, Наталья тихо, видимо, чтоб не слышали волки, проговорила, обращаясь к жеребцу: - Ну, Аскольд, умница, выручай! Выручай, миленький! Аскольд словно ждал этого нежного к нему обращения, рванул раз, другой и оказался на дороге. - Давай, Аскольд, быстро! Жеребец всхрапнул, круто выгнул шею и понёс… Наталья упала в сани, закрыла лицо руками и заплакала… Она пришла в себя, когда копыта жеребца гулко застучали по мосту через Сульчу. Поднялась, вытерла глаза варежкой и посмотрела кругом. Бронзово-желтый месяц показался на горизонте и снова закрылся густой тучей. Мост закончился. Силуэты домов райцентра выступили из темноты. Наталья остановила коня. Достала узелок, подаренный дедом, разломила на мелкие кусочки краюху хлеба, поднесла жеребцу: - Ешь, миленький, Аскольдик, ты мой! Ни через пятнадцать, ни через двадцать дней она в колхоз не поехала. Через десять дней дед Иван предстал перед комиссией на базарной площади райцентра, со всем своим "фондом", показал им припасённый в дорогу фураж, немудрящую сбрую и отправил своих воспитанников на станцию… Подходил к концу второй год войны… 1985 год Конец? Нет, начало!Танк с жирно намалёванной на боках свастикой проломил переднюю стену дома, поднял башней потолок и, упёршись стволом пушки в противоположную стену бревенчатых сеней, испустив последний дух, ослепший и обессиленный, остановился. Угловатой громадой он занял весь дом, подняв гусеницами обеденный стол с проскобленной до глубоких ям крышкой, пару грубо сколоченных скамеек и до самого основания разворотил глинобитную печь.В лобовой броне танка зияла пробоина в рукав солдатской шинели, а тупо закруглённая головка крупного бронебойного снаряда угрожающе торчала в его задней стенке. До другого, чудом сохранившегося в деревне, дома лежало смрадно дымящее пепелище, высились закопчённые печные трубы и жадный огонь пожирал остатки поваленного плетня. Над всем этим единственным и бесстрастным свидетелем, гордо и непокорённо возвышался голенастый колодезный журавль с широко раскачивающейся на ветру деревянной бадьёй. Окна и двери того второго дома плотно закрыты, а на первой же половице его крыльца, на двери и наличниках окон кто-то крупно написал углём "МИНЫ!". - Это я! - сказал подошедший Антон, указывая глазами на чёрные надписи. В руках он держал жестяную банку из-под "второго фронта", как мы называли американскую свиную тушёнку, полную зеленоватой воды. - Надо бы сапёрам… - начал, было, я, но Антон досадливо махнул рукой и прервал меня: - Подожди ты "сапёрам"! Пойдём! - он широко распахнул скрипучую дверь, и тот же миг раздалось характерное: - Кр-р-р-р-л-л!... Взъерошив серые, уже выцветшие от долгого сидения перья, курица - наседка приподнялась в гнезде и ещё раз повторила: - Кр-р-р-р-л-л!... Она сидела в самом углу хаты, прямо на уплотнённом грунтовом полу, пол большим полынном веником. - Тихо, дурочка! - успокаивающе проговорил Антон, - Смотри сюда! - показал он мне. Возле самого гнезда, прямо под клювом наседки были видны торчащие проволочные усики трёх противопехотных мин, а их цилиндрические корпуса с немецкой тщательностью заделаны в углубления пола и присыпаны золой. - Не бледней! Чего бледнеешь? - сказал Антон, обращаясь ко мне и наклонившись над гнездом, деловито поправил кучку пшённой каши, насыпанной между минами, осторожно поставил, а потом подвинул жестянку с водой. - Она обучена немцами и с гнезда не поднимается, - добавил он, показывая на курицу, - а так, когда видишь и знаешь, тут бояться нечего. Подумаешь, мины! Вот выведет цыпляток сегодня-завтра, и позовём твоих сапёров. Утром следующего дня из-под крыльев наседки выглядывали две жёлтеньких головки с крохотными бусинками светящихся глаз. Каша была вся склёвана, вода в банке - чуть на донышке. Антон долил из фляжки в жестянку свежей воды, а новую порцию пшённой каши поставил между минами прямо в зелёном лопухе, как принёс. - У нас же сегодня макароны были с консервами, - вспомнил я. - У нас, у нас.… А в комендантском взводе - пшённая каша. Поменял я твои макароны. Мы заглянули в окно дома, когда уже спала жара, а солнышко проглядывало сквозь розовую дымку. В гнезде наседки не было, осталась только грязная яичная скорлупа и было слышно: - Клу! Клу! Клу! - Открывай шире дверь, пусть идут от смерти дальше, - скомандовал мне Антон, а сам, смешно приседая и растопыривая руки, стал выгонять выводок на улицу. Наседка подпрыгнула на невысокий порожек, постояла, как бы пересчитывая своих деток, и деловито направилась с ними в густые заросли вишни и бузины. - Вот, иди теперь, зови своих сапёров! - сказал Антон, - а я пойду, скажу хозяйке, она в погребе сидит, еле живая. Кто знает, может быть, эти крохотные жёлтые комочки явились началом возрождающейся на многострадальной Орловщине. 10 ноября 1983 года Для встречи боевых знамён, встать!Колонный зал Дома Союзов заполнен до отказа. Слышатся удивленные восклицания, громкие хлопки рукопожатий и над всем этим - глухой ровный, часто с акцентами, говор.… Вся страна в этом зале: кавказцы, алмаатинцы, фрунзенцы, душанбинцы, харьковчане, костромичи, вятичи…Короткая команда: - Для встречи боевых знамён, встать! Грохот барабанов, затем грянул марш и овеянные боевой славой знамёна войсковых соединений и частей 3-й армии в руках знаменосцев прославленной дивизии им. Дзержинского двигаются по центральному проходу зала к столу президиума. Поднявшийся в едином порыве зал замер, взорами сопровождая торжественное движение знамён и только предательские слёзы, да неровное движение орденов и медалей на груди каждого выдавали то волнение, которое каждый испытал в этот торжественный момент. Под этими знамёнами соединения армии прошли трёхтысячный боевой марш по трудным дорогам войны, встретив врага под городом Гродно, в тяжелейших боях изматывая его силы при отступлении до города-героя Тулы, а затем вышвыривая его через Орёл, Брянск, Бобруйск, Минск, Белосток, Кёнигсберг до Берлина и уничтожая его группировки юго-восточнее и западнее фашистской столицы. Немного выцветший, но когда-то яркий, кумач боевых знамён, россыпь боевых орденов и медалей на груди ветеранов с многотысячесвечевой яркостью прекрасных люстр зала, но ярче всего в этот миг блестели слёзы счастья победивших, выстоявших и мир сохранивших ветеранов. Так началась встреча ветеранов 3-й армии, состоявшаяся в конце марта в Москве. 35 стрелковых дивизий в разное время объединялись в 3-й армии и представители каждой из них были в этом зале, поседевшие, пожившие, но не утратившие боевого духа, гордые за прожитые годы. В их числе были лауреаты государственных премий, лица неоднократно отмеченные трудовыми орденами и медалями за послевоенный труд, доктора и кандидаты наук, писатели, видные советские журналисты, врачи, учителя, хлопкоробы и хлеборобы, председатели колхозов - все специальности со всех концов Советского Союза. С трибуны зала выступали опалённые огнём Афганистана слушатели Военной академии им. Фрунзе, солдаты прославленной дивизии им. Дзержинского, благодарившие ветеранов армии и заверившие их, что их боевой и трудовой подвиг продолжается, что боевое оружие находится в надёжных руках, что дело мира будет защищено. Встреча состоялась после только что завершившего свою работу XXVII съезда КПСС. Поэтому главным вопросом официальной части встречи был вопрос об усилении военно-патриотической работы в духе решений съезда. Ранним утром следующего дня густые цепочки ветеранов потянулись из подъездов лучших гостиниц "Россия" и "Москва" к Александровскому саду. Постепенно на площадке перед Могилой неизвестного солдата собралась гудящая толпа, дробящаяся на группы. Над каждой из них наспех написанные на картоне таблички: "384-я", "110-я", "250-я"… Это номера дивизий армии. Сверкают блицы и щёлкают затворы фотоаппаратов. Слышатся шутки и радостные восклицания: "Как там жизнь в Харькове?", "Как весна в Душанбе?". Словно не было последних 45 лет, все вдруг вернулись в свою боевую юность… Но вот толпа выстроилась в строгую колонну и замерла в скорбном молчании. Началось торжественное возложение венка к Могиле неизвестного солдата. Широкая алая лента кровью пламенеет на венке: "Неизвестному солдату от ветеранов 3-й армии". Колонна перестроилась по двое и, храня тишину величественной Красной площади, направились к Мавзолею В.И. Ленина. Впереди колонны большой венок из первых весенних цветов и алая лента с золотой надписью "В.И. Ленину от ветеранов 3-й армии". Во второй половине дня состоялся митинг у могилы любимого командарма на Новодевичьем кладбище. Гранитный памятник А.В. Горбатову весь в цветах, в почётном карауле застыли седые ветераны с орденами на груди, олицетворяя собой верность делу партии, делу народа. Последний день встречи прошёл в 646 образцовой средней школе имени Героя Советского Союза А.В. Горбатова. В школе создан и активно работает музей 3-й армии, в котором собраны и любовно хранятся дорогие реликвии. Фотографии гражданской т Великой Отечественной войн, личные вещи командарма, офицеров и солдат. В гостиничных номерах подолгу не гасится свет, ветераны, собравшиеся по-родственному по 5-6 человек, ведут неторопливые беседы, вспоминая минувшие дни, тех, кто сложил свои буйные головы на полях жестоких сражений, кто не дожил до этих дней. Живо и животворно фронтовое братство, скреплённое кровью и просолённое потом. Оно, это братство, продолжается нашими сыновьями, стоящими на страже границ Родины, у пультов ракетных установок, у штурвалов морских и воздушных кораблей, выполняющих интернациональный долг в истерзанном и борющемся Афганистане. Жизнью своей жертвующих ради свободы и счастья братского народа. Мир - наш идеал, гарантия нашего общего благоденствия и счастья! Но мы не выпрашиваем мира, мы боремся за него, свято храня традиции прошлого. 6 мая 1986 года Немецкая траншеяВчера был завершён затяжной марш. Части дивизии, отдохнувшие во втором эшелоне, пополнившиеся новыми бойцами и вооружением, были введены встык соединений армии и к вечеру подошли к днепровским кручам. Предстояла переправа по ещё не окрепшему, густо парящему в полыньях и снарядных воронках, ледяному крошеву.Выделенная в авангард усиленная стрелковая рота капитана Федоровичева, рассыпавшись по отделениям, осторожно и быстро преодолела не широкий в этом месте могучий Днепр и, взобравшись на крутой правый берег, втянулась в вековой прибрежный лес. За ней последовали другие подразделения, и хрупкий днепровский лёд под тяжестью множества солдатских ботинок, стал трещать и крошиться. То здесь, то там слышалось глухое хлюпанье воды и довольные возгласы солдат, счастливо вытащенных товарищами из ледяной купели. Переправа задержалась. Лёгкие стрелковые роты ушли за Днепр, оставив на левом берегу миномётчиков, полковую и дивизионную артиллерию, обозы. За ночь и предрассветное утро рота Федоровичева, останавливаясь на короткие привалы, по пояс утопая в рыхлом февральском снегу, глухими лесными тропами отшагала уже километров семнадцать, когда из головной походной заставы прибежал солдат и, еле переводя дух, доложил: - Товарищ капитан! Впереди большая поляна, а за поляной деревня. - Немцы? - вопросительно посмотрел на него капитан. - Немцев не видно, тихо, - всё ещё тяжело дыша, проговорил солдат и, зачерпнув рукавицей свежего снега, вкусно причмокнул губами. - Привал! - коротко бросил капитан, - командиры взводов, за мной! - Федоровичев, придерживая рукой трофейный бинокль, крупно шагнул вперед, туда, где была головная застава. Припадая под тяжестью радиостанции и запасного комплекта питания к ней, за капитаном ринулись радисты. В тот момент, когда группа, ведомая капитаном, вышла на опушку леса и, остановившись у сухого одиноко стоящего дерева, сверяясь с картой, осматривала местность и принимала решение на дальнейшие действия, взошло солнце и своими, не по февральски яркими, лучами осветило всё вокруг, как-бы показывая людям всю прелесть неброской русской природы. Широкая, глубоко заснеженная долина реки Друть, дремавшей под ледяным панцирем, с невысокими, кое-где заросшими кустарником, буграми отделяла нас от деревни Озеране. А её почерневшие от времени деревянные домики гостеприимно дымили печными трубами. Сразу за деревней виден лес, угрюмый и молчаливый, загадочный и какой-то чужой. Влево и вправо, сколько можно охватить взглядом, первозданная девственная белизна искрилась и переливалась на солнце. Медленно поднимаясь по небосклону, солнце всё укорачивало свои голубые на снегу тени и вот уже коснулось левой щеки, стало ласково пригревать, как бы в награду за трудный по бездорожью ночной марш. - Сейчас бы кипяточку! - мечтательно проговорил кто-то, глядя на призывные печные дымы. Капитан, не отрывая бинокля от глаз, внимательно рассматривал деревню и её окрестности. Сердито проворчал: - Будет и кипяточек! - потом, опустив бинокль, добавил: - В честь двадцать третьего…, - махнул рукой в сторону леса, приглашая всех за собой. - Фрицы пьют в тёплых хатах свой эрзац-кофе, отсыпаются и нас не ждут. Движения по деревне не заметил. Но по самому обводу околицы видна траншея. Так, славяне, может быть, рванём? - обратился он к командирам взводов. И, не дожидаясь согласия или одобрения, продолжил: - Задача: рассыпаться самой редкой цепью и бегом, как можно быстрее, достигнуть немецкой траншеи, захватить её и, закрепившись, ждать дальнейших указаний. Потом, задумавшись, добавил: - Озеране нам одним не взять, но траншею захватим, а потом нам помогут! Пришли соседи от соседей справа - второй роты нашего же полка, и слева - другого полка дивизии. Нетерпеливо наблюдая, как, растянувшись в цепь, рота стала выходить на ширину лежащей впереди равнины, Федоровичев показал на карте прибывшим связным полосу своего наступления и, провожая их обратно в свои части, настойчиво просил передать своим командирам: - Очень прошу поддержать нас. Так и передайте своим командирам. Затем, повернувшись к нам, бросил: - Пошли, пора! Широко охватывая всю лежащую впереди равнину, бойцы роты, утопая в снегу, быстро приближались к её середине, оставляя после себя глубокие следы, быстро заполняющиеся ржавой болотной жижей. Немецкая траншея безмолвствовала. Только на ближайшей окраине деревни вспыхнул столб огня, и ярко загорелся крайний дом. Откуда-то из-за солнца вынырнули семь "Мессеров" и, пройдя над цепью, сначала густо высыпали на неё мелкие бомбочки, а затем на бреющем полёте обстреляли из крупнокалиберных пулемётов. Рота потерь не понесла, но движение замедлилось, цепь во многих местах изломалась, разорвалась и, наконец, залегла. Этого оказалось достаточным для того, чтобы ожила пустовавшая до сих пор немецкая траншея, и сначала на правом фланге, а потом по всему фронту зарокотали немецкие пулемёты, затрещали автоматы. Солнце скрылось в чёрной дымке, поднялся резкий, всё усиливающийся северный ветер, посыпал колючий снег. Стремясь восстановить порядок и возобновить движение роты, Федоровичев побежал на правый фланг, напрямую срезая острые изломы ротной цепи. Там послышалось нарастающее "Ура-а-а!". Цепь пришла в движение, поднялась и в едином порыве выплеснулась в немецкую траншею. Две следующих, одна за другой, контратаки немцев захлебнулись в самом начале: густая пьяная и дико орущая толпа напоролась на наш плотный пулемётно-автоматный огонь и отступила. Установилось затишье - шаткое, неустойчивое равновесие противоборствующих сторон, предвещающее грозу. Коля Кусенков, мой помощник и верный друг, вернулся из очередной попытки найти Федоровичева, устало опустился на дно траншеи, стал торопливо набивать патронами автоматный диск. Делал он это с каким-то остервенением и на мой немой вопрос, только махнул рукой. - Ладно, - сказал я, - смотри тут, я пойду сам искать. Всё равно без него нельзя выходить на связь. Надо найти капитана! Торопливо раздвигая стоящих группами солдат и осторожно обходя раненных, я всё дальше и дальше уходил по траншее вправо, где по моему предположению мог быть Федоровичев. Вся южная половина деревни, подожженная немцами, превратилась в сплошное огненное море, отчего её северная часть и прилегающий к ней лес стали зловеще чёрными и угрожающими. В отблеске пожара, на гребне бруствера мелькнула звёздочка радиоантенны, и послышался голос: - Фиалка, Фиалка! Я Ромашка… - это Женька Смирнов, радист второй роты, настойчиво и безуспешно вызывал радиостанцию командира полка. Увидев меня, он, почему-то приглушенно, сказал: - Ранен твой Федоровичев. Унесли на носилках, - он показал рукой в тыл. Там в одиночку и группами уходили раненные. Послышался нарастающий гул моторов, затем яркий свет фар, выскочивших на большой скорости из леса, немецких самоходок, высветил захваченную нами траншею. Выстроившись в колонну, ревя моторами и обдавая всё вокруг смрадом, шесть самоходных орудий пошли безнаказанно приглаживать траншею своими лязгающими гусеницами, а сидящие в них фрицы - закидывать её гранатами… …Сорок лет я вижу тот короткий миг, когда Женя Смирнов, быстро захлопнув крышку панели радиостанции, вскинул её на спину и уже занёс ногу для спасительного прыжка из траншеи, но в этот миг пущенная из самоходки граната попала в спину чуть выше радиостанции, с ослепительной вспышкой разорвалась и… …Глубоко за полночь я нашёл Колю Кусенкова у самой кромки льда реки Друть. Мела позёмка, а он, еле передвигая ноги, тащил на себе радиостанцию, комплект питания к ней, крепко сжимая в руках автомат. Кругом не было видно ни души. Бой давно уже закончился, и мы находились теперь на ничейной полосе. Громкие немецкие голоса раздавались совсем недалеко, да яркие вспышки ракет мертвенным светом заливали местность. Мы взобрались на опушку, оставленного нами утром леса, ещё раз посмотрели на пылающие Озеране и сделали шаг вперёд. - Стой, кто идёт? - солдаты боевого охранения с противотанковыми гранатами встретили нас, как чужих. Ах, как нам не хватало этих гранат несколько часов назад! Так началась четырёхмесячная оборона, сменившаяся в июне 1944 года крупной операцией, известной теперь под названием "Багратион". 28 февраля 1984 года На неглавном направлении… Жизнь в наших окопах замерла на весь этот, да и последующие дни. Никакого движения! Только чуткие наблюдатели, да пулемётчики осторожно выглядывали из окопов. С наступлением проводили на левый берег раненных, похоронили убитых и после ужина, совмещенного с завтраком и обедом, принялись за укрепление своей обороны.Так, установился своеобразный распорядок дня, особый режим нашей обороны. Но не на пассивность был рассчитан наш плацдарм. С приходом артиллерии и особенно "Катюш", с перебазированием наших самолётов, наш маленький клочок земли постепенно превращался в пульсирующий нарыв в теле немецкой обороны. Каждые 2-3 дня после кратковременной, но интенсивной артиллерийской обработки, массированного удара нашей авиации следовала наша атака. Правда, наши атаки захлёбывались в 20-50 метрах впереди наших траншей. Но это держало немцев в постоянном напряжении, вынуждало их держать против нас побольше сил. Стоило это нам больших жертв. В начале ноября, четвертого или пятого числа, немцы предприняли попытку столкнуть нас с нашего пятачка в Сож. Семиминутная артподготовка и в сопровождении самоходных орудий немецкая пехоты ринулась на нашу оборону. Нет, не побежала наша пехота и не подставила свои спины под немецкие пулемёты, на что, видимо, они и рассчитывали. Но и не выдержала острого и сильного удара. Бойцы передней траншеи расступились в обе стороны, освобождая немцам проход метров 200-300 по фронту, готовые захлопнуть за их спиной эту нехитрую ловушку. То ли немцы разгадали этот манёвр, то ли сил у них больше не было, но вечером, бросив убитых и несколько подбитых самоходок, убрались восвояси. Стало ясно, что позиционно-то мы выглядели слабее немцев, зато по наличию сил и боевому духу значительно их превосходили. Вот такая "игра" продолжалась весь октябрь и ноябрь, только в начале декабря где-то севернее была прорвана немецкая оборона, там, видимо, было главное направление, и немцы, опасаясь окружения, оставили свои такие выгодные позиции. Накануне, далеко правее нас, весь день гремел бой, были слышны залпы "Катюш", а самолёты, тяжело гружённые бомбами, всё шли и шли почти по горизонту. Ночью немцы покинули свои позиции, и на рассвете мы вскарабкались на гребень кручи. Остановились, чтоб перевести дух и, ох, мать честная! Впереди наших окопов ряд за рядом лежат трупы наших солдат. Сколько же мы потеряли здесь! Снегу ещё не было, и не сильный мороз свежим инеем легко прикрыл приречную долину, словно посеребрил только что отвоёванную землю. Разрыв шрапнели вернул к действительности. Возглас Некрасова заставил меня развернуться. В недалекой лощине густо белели кресты и сизо-зеленые каски немецких солдат прикрывали их последнее убежище. - Вот и квиты! - сказал Некрасов. Впереди, чуть вправо, лежало крупное белорусское село Шерстино, вернее то, что от него осталось: печные трубы в два ряда, редкие колодезные журавли, да обломанные яблони. На столбиках с немецкой аккуратностью приколочены таблички с надписью: Hach Moskau. Это еще остатки той ноябрьской попытки немцев столкнуть нас с плацдарма. Ну, а насчёт "Moskau", это, видимо еще по привычке, в целях самоагитации… … Через 35 лет участники тех далёких боёв встретились во вновь отстроенном Шерстино. В глубоком скорбном молчании почтили память погибших, захороненных в братской могиле в густом липовом парке. Вот теперь ты мне и ответь: которое тут главное направление? Наш плацдарм площадью 2 на 2, нас после прорыва, на котором немцы так поспешно бежали и с нашего участка? А могло бы оно, это "северное" состояться, если бы не было нашего маленького плацдарма? Что я мог ответить на это? А вы как считаете? … Поезд подошёл к станционной платформе, пассажиры все поднялись, и в вокзальной суете я потерял своего собеседника. Декабрь 1983 года СтихиНе забыть мне никак…Внучке моей, Леночке, на долгую память! Впереди праздники 23-е февраля и 9-е мая! Прочти, если можно тем, кто будет слушать!Я бежал с котелком за студёной водой, Где-то ямка была от разрыва снаряда, Почерпнул я воды и застыл не живой - Там лежали останки солдата. Вот рука, пальцы сжаты в кулак, Вот лицо, вот изогнутый ствол автомата, Столько время прошло - не забуду никак Ту могилу родного солдата! Над могилой его голубой небосвод, Птицы песни поют, прославляя Победу. Спи солдат! Не забудет народ Твою жизнь, твою смерть за святую свободу! 30 декабря 1998 года Малиновка (Орловская область)Размазала война деревню на земле.Остались лишь колодец, да названье Малиновка под головешками, в золе, Нет жителей, все угнаны в Германию. Боец к колодцу - жаркой была стычка! Рукой колодезного ворота коснулся - Раздался взрыв, но прежде была вспышка. Всё кончено! Боец из боя не вернулся. А батальон ушёл - известна полоса, Нашли потом бумажник и пилотку, В бумажнике домашних адреса И мамину любительскую фотку. Декабрь 1998 года Горит костерУж сколько лет прошло и вёсен миновало,А мы всё там, в горниле той войны! Сидим с друзьями у костра последнего привала И вспоминаем лихолетья дни. Уж сколько лет прошло, и нас осталось мало, Костёр горит, и память всё жива. Уж сколько раз река свой панцирь поменяла На быструю волну! У каждого - седая голова! У каждого седая голова и сердце сжато болью! Мы помним всех своих друзей-однополчан, Всех тех, кто, истекая кровью, Всё шёл вперёд, вперёд во вражий стан! Да, мы дошли, мы дожили до дня Победы, А тем, что пали в том бою - один мемориал, В мемориале том мы все должны бы Прочесть их имена, кто за Победу пал. Костёр горит, вздымая к небу искры, Мы наблюдаем их полёт и не спускаем глаз. Мне кажется, вот так же были быстры Простые жизни тех, кого уж нет средь нас. 29 декабря 1998 года Друть. ОзеранеИз директивы Фронта: "… 22 февраля 1944 года овладеть городом Рогачёв и рубежом Нов. Быхов, Красный берег, Дедово, Озеране…"А.В. Горбатов. Годы и войны По ледовому мелкому крошеву, Обходя полыньи и промоины, Под дождём и колючей порошею Шли на запад Советские воины. Правый берег Днепра нас пугал неприступностью, Нет таких крепостей для царицы полей, Помогая друг другу с пружинной упругостью, В кручу воины рвались всё быстрей и смелей. Вот закончен подъём, подтянулись отставшие. Дальше лесом всю ночь и по пояс в снегу. "Разговоры в строю! Потерпите курящие! Параллельной дорогой фашисты идут!" Всё пока хорошо. Только время в обрез. Мы не можем позволить себе отдохнуть. На рассвете займём отведенный рубеж, А рубеж тот - река под названием Друть! Свежел мороз. В какое-то короткое мгновенье Мы вдруг увидели рассвет, опушку леса, луч солнца золотой, А в том луче такое мирное красивое сиянье В трёх километрах за рекой… В домах топились печи утром ранним, Сверкали окна, звали нас к себе. Селенье называлось просто - Озеране, Мы шли навстречу собственной судьбе. Ах, как ласковы окна, как пахнет дымок! Мы рванули вперёд, увязая в прибрежном болоте, Пулемётный огонь не сдержал тот рывок, Не сдержала бомбёжка семи самолётов. Озеране, конечно, фашисты сожгли, Понесли мы большие потери. Удержать то село мы никак не смоги, Как бы этого мы не хотели. В том движенье вперёд мы достигли предела. Есть успех в результате ночного броска: Занят важный плацдарм - в этом главное дело. Вслед за нами пришли основные войска. P.S. "… Чтобы избежать напрасных потерь, мы решили перейти к обороне… Оборона противника перед нами имеет семидесятикилометровую глубину.… Особо сильной была первая полоса - на реке Друть.… Были ДОТы с металлическими колпаками, плотные минные поля, проволока в три кола и мощная артиллерийская группировка". А.В. Горбатов ОборонаВ оборону мы встали в конце февраля,Разделяло нас с фрицем на время болото. Разрывом вздымается к небу земля, Все звуки сливаются в рокот. Оборона, понятно, совсем не курорт, Но всё же отдых для уставшего солдата - Зарылся в землю глубже словно крот, Блиндаж построил в три наката. Огненным смерчем артиллерийский налёт Срубит последние ближние кустики, Строчку прошьёт над головой пулемёт, А если чуть ниже прицелом опустится? "Рама" весь день бороздит небосвод, Высматривая малейшее наше движенье, Ночью низко летящий вверху самолёт Минирует наше расположение. Мы в обороне накапливаем боезапас, Принимаем прибывшее пополнение, Активно готовимся, как придёт этот час, Снова идти вперёд, в наступление. МечтаМесяц назад мне исполнилось двадцать.А за спиной уж два года войны. До Берлина дойти, так хочется, братцы! И Победу добыть для любимой страны! 1944 год Сож. ШерстиноДожди. Ещё не осень, но уже не лето.Чуть тащит ноги по грязи солдат. Вчера в висок из пистолета Свёл счёты с жизнью наш комбат. Был разговор, что он в Наркоминделе Работал до войны и связи тайные имел, Что было там на самом деле Не знал никто, болтали всякое, кто смел. За нами отшумели Брянские леса. Пред нами речка Сож и топкое болото. Тот берег крут и рвётся в небеса, А мы в воде по пояс, мы пехота. Заняв плацдарм размером с рукавицу, Подставили фашисту мы затылок свой, Траншейка наша чуть по поясницу, Ни встать, ни закурить, хоть волком вой. Мы добросовестно держали уразу, И только ночью пищу принимали, Да хорошо еще, что ночью принесут… Плацдарм фашисты ночью освещали. Когда погода малость прояснится, И ветерок разгонит облака, На небе не преминут появиться Строй самолетов - звёзды по бокам. Бомбят, как утюгами гладят фрицев, "Катюши" проиграют свой концерт, Пехота вслед за огнём в атаку устремится, Но толку от атак пока от наших нет. Так день за днём. Ударили морозы. Застыли лужи, порошит снежок. Давно без листьев белые берёзы, А мы всё тут, вцепившись в бережок. Пытались немцы сдёрнуть нас с плацдарма, Жестоким артогнём и яростным броском, Попытка эта им далась совсем не даром - Вся ночь таскали трупы под нашим артогнём. Атака, одна из многих под ШерстиноКогда за валом огневымДолжна пойти пехота, Шагнул за бруствер командир, И вслед за ним вся рота. "Вперёд, за мной! За Родину!" - Гремят призывы мощно. Передовая немцев пройдена, Приказ исполнен точно! Ударил с фланга пулемёт, Кладёт фашист пред нами мины, То недолёт, то перелёт… Пока, по счастью, мимо. Но вот плотней его огонь, Вот первые потери… Сейчас бы танки нам в обгон, Да там, в болоте, танки сели. Опять был ранен командир, Он третий, может и четвёртый. Весь в крови офицерский мундир, Да ремнём автомата протёртый. Как-то вдруг поредели наши ряды, Кто был ранен и мог - уползали От огня за заметные сзади бугры. Ну, а мёртвые… тихо лежали… Вот и нам дан приказ "Отойти" И вернуться в родные траншеи, Чтобы завтра опять повторить Столь красивые эти затеи. Предательство. Малодушие. ГеройствоКогда большая масса людаСосредоточена не для речей, Находится всегда иуда И много мелких сволочей. Пеньковский, Власов удивляют Своим предательством страны. Они тогда хоть что-то знали И были, видимо, врагу ценны. А вот солдат со штыковой лопатой Уходит к немцам в темноте, Какими знаньями он богатый? Кто ждёт его на вражьей стороне? В петлицах треугольнички блистают, Хотя по спискам "рядовой", Но ходит гоголем, болтает, Что убежит с передовой. И он ушёл с желудочным расстройством, Понос прошиб беднягу невпопад, Сначала в медсанбат геройски, Потом по приговору, вдруг, в штрафбат. У меня есть друг, земляк, однополчанин, Известен был в дивизии под именем Галим, Его фамилия простая - Ахметзянов, Вот только жаль встречаемся мы редко с ним. Подвижный фронт. Фашистов сбили Давно с насиженных высот. Фашисты ноги уносили В свой Vater land под Maine Jott. Передовой отряд разведки Висел у фрицев на хвосте. Он должен брать всё на заметку И видеть всё, и быть везде. Где встанут фрицы в оборону, Как обойти её и где, Как сделать так, чтоб без урона Возможно, большим был успех. Был в том отряде парень юркий, Татарин с Волги, Галимзян. "Дойдёшь?" - спросил его без шутки Их командир, и приказал: "Иди. Расскажешь всё, что сам ты видел, Да вот ещё к тому добавь…" И командир, сердитый с виду, Толкнул, за ватник потрепав. Он шёл, а в мыслях где-то рядом, Совсем не в такт его шагам Предстали… дом, корова, стадо, Гусиный гогот по утрам. И он задумался, забылся, И не туда поворотил… От дум тогда освободился, Когда фашист его схватил. Их было трое, он один. Сопротивленье бесполезно. И он ответил им "Бильмим" На грязный "Хальт!" и лязг железный. "O, Rus, tatarisch! Jut und tritt!" Вскричали фрицы Галимзяну И повели его вперёд В какой-то дом, пока не в яму. "Бежать!" - командовал себе Галим, Когда его втолкнули в доме том в закуток, На все вопросы отвечал "Бильмим!" И фрицы дверь закрыли на закруток. Сидят фашисты, кофе пьют, Галим обследует темницу. Толкнул тихонько раму, вдруг. Та рама точно шевелится. Бежал Галим из фрицевского рая, Когда фашисты шнапсу напились. Та рама чуть держалась и была гнилая, Галим сказал себе "Держись!". В ботве картофельной скрываясь, За метром метр тихонько проползал, Потом вскочил и, с ветром в спор вступая, Рванул к своим, куда вчера шагал… Ну вот и всё, судите сами, Кто здесь какой и кто что заслужил, Кто жалкий трус, и кто предатель, А кто порядочную жизнь прожил… 23 января 2000 года За что?В августе 1943 года в только что освобождённой деревне Брянской области, обнаружена под штабелем брёвен глубокая яма, а в ней закиданные гранатами семья: дед, бабка и внучкаЗа то, что пережил он столько войн И умирать не торопился? За то, что некогда построил дом И домом тем гордился? За то, что сын на той войне? За то, что любит внучку? Что прятал бабку в глубине И внучку подал ей на ручки? За то, что сам залез туда Под брёвна в вырытую яму? За то, что сед, что борода? Не ползает, а ходит прямо? За то, что он в лаптях, не бос? За то, что поясок плетёный? За то, что тополь рядом рос И в том пожарище зелёный? Летит граната в глубину Со стариком в расплату. Фриц мстит за дедову вину, Ещё кидает две гранаты. Ну с дедом ясно - он пожил. А в чём вина трёхлетней внучки? За что фашист её убил? За то, что держит куклу в ручках? Не кукла даже - пук тряпья. Где куклу взять в такое безвременье? За что погибла целая семья? За то, что прятались в укромном подземелье? За то, что кровь у них не голубая? За то, что землю любят, где живут? За то, что не приемлют фрицевского рая? Что с нетерпением свободу ждут? У братской могилыВ июле 1981 года ветераны 250 Бобруйской, Краснознаменной, ордена Суворова стрелковой дивизии встречались в с. Становой Колодезь Орловского района, Орловской областиВот здесь, у этого Орловского села Вели бои полки двухсотпятидесятой. Рукой подать до города Орла, Но каждый шаг был сопряжён с утратой! Здесь каждый бугорок омыт солдатской кровью, На каждом метре разорвавшийся снаряд И потому с сердечной острой болью Подходим мы к могиле дорогих солдат. Здесь царствуют печаль и тишина. И тяжелы над той могилой плиты. Горят на плитах павших имена, Они во век не могут быть забыты! Здесь у святой могилы братской Стоит печально бронзовый солдат. В одной руке - прострелянная каска, В другой - опущенный к земле горячий автомат. Сто пятьдесят четыре… только здесь, Под сенью тополей, на самом лучшем месте. А на окраинах села ещё могилы есть, И к ним любовь не меньше, вы поверьте! Оркестр притих, а барабаны Как пулемёты дробь рассыпали свою… Слёз не скрывают ветераны В том скорбном малочисленном строю. Был долог путь к святой могиле, Потерь не счесть и ран не залечить! На Эльбе пушки зачехлили! Мы Вам пришли об этом доложить! Мечту мы Вашу выполнили с честью, Повержен враг и мир спасён! Как жаль, что нет Вас с нами вместе, Но память светлую мы дальше понесём! Кому-то медсестра отсчитывает капли… Кому-то подают подобранный костыль… Нам каждому под шестьдесят и силы поиссякли… Мы просим Вас, ту слабость нам простить! Венки, цветы - народная награда, За мужество, за подвиг и за кровь! За Родину погибли, им орденов уже не надо, Нужна признательность и вечная любовь! ДевчатаПамяти девочек-связисток 922 Остроленковского, ордена Александра Невского стрелкового полка, погибших в последние часы Великой Отечественной войны ПОСВЯЩАЕТСЯ:Конец войне! Обстрела нет. Над Эльбой тишина. А ей всего семнадцать лет, И всю войну она прошла. Она одна из тех подруг, Что появились в роте. Их было четверо. Вокруг Лишь солдатня пехоты. Не довелось мне близко знать Девчонок нашей роты. Всё было как то не под стать. Хватало всем работы. Когда полки идут вперёд - Радист на острие колонны, А встали, сила не берёт - Подтянут телефоны. Вот потому мне не пришлось Их разглядеть в то время, Всегда мы были как то врозь, Хоть было общим бремя. Да я себя еще считал Парнишкой не достойным. И я иллюзий не питал И был как пень спокойный. Два года фронтовых дорог Остались позади. Не все из этих недотрог Смогли тот путь пройти. Все ждали: вот еще чуть-чуть… Остались не часы, так дни… Разрыв прервал девчонкам путь И к счастью, и к любви. Один снаряд, один разрыв… Погибли Катя с Женей. Лишь старшина остался жив, Но в позвоночник ранен. Они погибли, не дожив. А вот любили ли? Едва ли. Они, по-моему, любовь и жизнь По книжкам только знали. Они погибли, не узнав Одежды подвенечной, Ну что ж, удел у них таков, Пусть память будет вечной! Ну, вот и всеЯ в пехоте прошёл от Орла до Днепра,Были радости, были печали. Белоруссия мне, как родная сестра, И Бобруйской дивизию нашу назвали. Всю осень брали в Польше города. Апрель встречали штурмом Кенигсберга. Зееловских высот за Одером гряда Уж не могли сдержать победного разбега. И вот Берлин! Дома в бетоне, Здесь каждый дом похож на бастион, Но белые полотнища повисли на балконах, Рейхстаг осталось взять, и он уж обречён. Ну, вот и всё, конец войне! Мы этот день в календаре отметим. Салют Победе! И салют весне! 7 мая. Эльба. Город Гентин. Ушла война в полувековую даль. И позабыть Победу кое-кто хотели б, Ржавеет Крупповская сталь И не даёт покоя в моём теле. ПрипомнилО чём грустишь, однополчанин?И почему ты, вдруг, умолк? - Да, вот, припомнил, был я ранен И не оставил свой я полк. Мне санитар повязку сделал, Подвесил руку мне на грудь, Потом сказал, беги, как бегал, Да вот, пилотку не забудь! С тех пор в руке моей осколки Напоминают о войне. Бывает, колют, как иголки, И не дают покоя мне. Дней через пять я снял повязку, Чуть-чуть сочилась в ране кровь. Водой холодной для порядку Помыл я руку, и готов! Ушёл с усиленным отрядом К фашистам в тыл, сквозь Брянский лес. Разъезд Разгары, где-то рядом Старинный городок Трубчевск. Железнодорожный путь подорван, Посёлка нет, один бурьян. Фашист хотел найти покорных, А встретил только партизан. 18 января 2000 года Вот так живёт он, ПобедительСтою на перекрёстке улиц я,С тоской смотрю по сторонам. Ну, где же Вы, мои друзья? Пора бы встретиться уж нам. А мимо, торопясь, идут, Кто в магазин, кто на базар, Всё молодежь, торопятся, бегут, Как будто где-то там пожар. А где же Вы мои друзья? Известно, мало нас осталось. Но, всё равно, надеюсь я, Что с Вами как-то повстречаюсь. Ну, вот идёт друг - Победитель, Один из тех, кто брал Берлин, Солдатской верности хранитель, Вот только жалко, что один. Согнуло время в три колена Его когда-то стройный стан. Душа свежа, как не болела, Ну, как дела, мой "капитан"? Бывает, ночью просыпаюсь От пулемётного огня. Потом лежу, полночи маюсь, Ну, как же жив, остался я? Живу один, моя подруга Давно оставила меня, Тогда я чуть не сбился с круга - Спасла меня тогда родня. А дети, что ж, живут далеко. У них у каждого семья, Нет, я один, не одинокий, Они не бросили меня. Спасибо им, не забывают, Я им обязан без конца! Чем могут, щедро помогают, Люблю детей, они отца! Вот так живёт он - Победитель, Один из тех, кто брал Берлин, Солдатской верности хранитель, Да разве только он один? На хлеб и сахар хватит пенсий, Он скромен в жизни и быту, А в остальном помогут дети, Проявят этим доброту. 16 января 2000 года День Советской АрмииВ этот день мы, бывало не так уж давно,Выпивали по стопочке горькой, Вспоминали, теперь что быльём поросло, А друзей потеряли мы сколько?!! Годы-птицы летят! Мы с тобой старики, Молодых мы на смену взрастили. Отдыхай, старина, что прошло - не грусти! Отдых честно с тобой заслужили! 10 февраля 2000 года Отгремели салюты…Отзвучали фанфары, отгремели салюты,Поснимали деды с пиджаков ордена, Только им не забыть ни на час, ни минуту Дни и ночи войны и друзей имена. Как лечить старикам их душевные раны? Чем измерить их боль за разруху страны? Нет, не жалких подачек хотят ветераны! Справедливость и правда людям нужны! Чтобы радость светилась у внуков в глазах, Нищеты и нужды чтобы в жизни не знали, Чтобы труд был не в тягость, чтоб глаза не в слезах, Чтоб грядущее ждали без тревог и печали! Май 2000 года ПерепискаПисьмо Ахметзянова Г.Р. Кочневу В.К.Здравствуйте, Василий Константинович!С приветом и пожеланием всего наилучшего, долгих лет жизни в счастье. Галимзян. Я посылал письмо, которого Вы хорошенько обработали и прислали мне, товарищу Малину Алексею Фёдоровичу. Это описание ему очень понравился и считает меня журналистом, или же преподавателем литературы. Оказывается, бывший капитан Малин, ныне полковник в отставке, был зам. нач. политотдела дивизии по комсомолу и дал рекомендаций в октябре 1944 года вступить мне в партию. Он просил описать все данные и фотокарточку, и я сегодня послал. Большое Вам спасибо, что дали возможность узнать людей, которых я искал и думал о них. Он пишет, что из разведчиков в списках нет, есть только начальник разведки Житник, из шестёрки двое, и из восьмерки один. Василий Константинович! А что, если описать случай, который был со мной в конце августа 1944 г. "Это не выдумка, а факт" Случай был такой... Мы разведчики собирали немецкие листовки, которые бросали из самолётов, чтобы их не прочитали наши слабодушные солдаты. Часть листовок сдавали в штаб, а часть сжигали. Однажды командир разведки (фамилию не помню) собрал нас разведчиков человек десять и говорил: Ребята, на войне всякое может случиться. Если попадёте в плен, надо суметь, чтобы быть живым и там бить врага для победы. Возьмите ихние листовки и сохраните их на всякий случай и найдите способ возвращения к себе. И я сохранил две листовки. На одной было написано: СССР С - смерть, С - Сталина, С - спасёт, Р- Россию. А на другой: дом, во дворе корова, лошадь, куры, а через окно видно - сидит наш солдат и обедает с немцами. И описание - кто сдаётся, будет всем такое удовольствие. После ранения в августе 1944 года генерала Мохина, до освобождения (5 сентября 44 г. Остроленка было освобожден) города Остроленка, мы разведчики пошли в разведку узнать передний край противника и его силы. Мы дошли в одно место и определили, что где то здесь должны быть ихние линии, но не слышно никакого шума и ничего не видно. Старший сержант Степанов Паша посылает меня доложить командованию, чтобы артиллеристы сделали несколько выстрелов по этим местам. Я шёл, шёл и захожу в небольшую деревню, который был с левой стороны, когда мы шли туда. Прошёл дом, другой и впереди по улице заметил идущих людей. Я думал, что эти наши солдаты. И они крикнули по-своему что-то и Хонде Хох. Мне уж тут деваться никуда и вспомнил о своём листовке, и бросил автомат. Они подошли ко мне и повели к дому. Зашли в дом и там сидели ещё солдатов пять. Видимо они были оставлены для задержки наших войск. Я тут сразу начал говорить - где, кто командир, офицер и показываю немецкие листовки. Один из них немного говорил чуть по-русский, по-польский, и я просил, чтобы меня отправили к штабу. Видимо был офицер, сказал - пойдём утром. Тогда я просил, чтобы мне дали спать, спать, спать я хочу. И мне разрешили в задней комнате от них, где они отдыхали. Я лёг на пол будто сплю, но сам смотрел по окнам и определил, что эта комната у огорода. Я полежал немного и тихонько открыл окно и вылез. Никакого шума. И тихонько прошёл где ползком, где согнувшись, на коленах к дороге. Когда прошёл с километр, уже началась рассветать и встретились наши солдаты во главе с командиром взвода, лейтенантом из 922 полка. Я ему объяснил, что в деревне немцы, а правее из деревни километра два наши разведчики. Мой автомат остался у немцев, и вернуться без оружия к своим я не решался. Я подошёл к солдатам, которые отдыхали и тихонько взял чей-то автомат и ушёл. Номер этого автомата 61 выпуск 44 года и с ней закончил войну. 01.02.1982 Письмо Кочнева В.К. Малину А.Ф.Здравствуйте, уважаемый Алексей Фёдорович!Получил письмо от Галимзяна и решил написать Вам. В своё время я предупреждал его, что предложенный им факт (его пребывание в краткосрочном плену) не заслуживает того, чтобы о нём знали другие. Но прошу понять меня правильно, не моё дело решать, посылать этот материал или не посылать, печатать его или нет. Я всего лишь помогал человеку, стараясь облечь в читаемую форму. Вы правильно решили, что отказали в публикации! На этом можно было поставить точку, если бы только тем и кончалось всё. Но Вы, походя, бросили серьезные обвинения, как в мой адрес, так и в адрес Галимзяна. Разберём их по порядку. Во-первых, Вы решили, что всё написанное, это не что иное, как "… сплошная выдумка Кочнева и не очень умная выдумка…" А вот, что пишет сам Галимзян: "… Всё это описание сделано так, может быть, вы сами были в тот период, а мне не хотите признаваться о своём участии". Так, что "выдумкой", да ещё и "не умной", как видите, и не пахнет! Ни самого факта, ни хода его течения и завершения я не придумывал! Ещё раз подчеркиваю, что я предупреждал Галимзяна о том, что этот случай мне не нравится, предоставляя решение о посылке материала Вам самому Галимзяну. Второе. Вы обвиняете Галимзяна в том, что он в конкретной ситуации поступил "… от начала до конца неправильно и преступно…", "… надо было стрелять очередями…", "…в рассказе показан не разведчик, а трус…", что "… советский воин, в том числе и разведчик не имел права хранить фашистские листовки…" Всё это так, но только внешне. Верные слова! Но зачем они? Что они, эти слова, могут изменить, исправить в том конкретном факте? Правильно пишет Галимзян, что "конечно здесь героического ничего нет, но ведь в жизни человеческой всякое бывает, бывает, что пустяковый случай приносит большую удачу, тем более в период войны". Как видите, в мудрости Галимзяну отказать нельзя! А Вы его обвиняете в "преступности", "трусости"… Вы ему и форму поведения через сорок лет придумали: "Надо было стрелять очередями…" Почему-то именно "очередями"? А он пишет в скобках (А вдруг были свои?). А Вы ему - "очередями"! Мне кажется, Галимзян заслужил своей жизнью более объективной оценки: пройдена война, сорок лет честной послевоенной жизни! Зачем же наносить человеку душевную рану за то, что он в данном конкретном случае уцелел, нашёл способ и дальше выполнять свой священный долг Советского Воина! Ваши попытки втиснуть "в прокрустово ложе" факт, которому исполнилось сорок лет - вот это действительно ошибка. Ну не годится материал, ну не подходит он для воспитания молодёжи, ну нельзя его печатать. А зачем же уничтожать в человеке душу? Ведь с такими оценками надо было уничтожить и шолоховского Соколова, который позволил себе, будучи в плену, пить водку с немецкими офицерами! Это что, тоже трусость? Полно Вам, Алексей Федорович! Жизнь сложна, тем более жизнь фронтовая! Уметь сохранять своё человеческое достоинство в любой ситуации, использовать для достижения цели все возможные пути - вот в чём главное! Извините меня, но я посчитал себя обязанным написать это письмо. Просто я хотел внести некоторую ясность в суть дела. С уважением 21 марта 1982 г., г. Казань |
|
| Главная | Боевой путь | Книга Памяти | Однополчане | Воспоминания | Судьбы | Документы | Награждения | Помощь |
© Совет ветеранов 250 Бобруйской Краснознаменной ордена Суворова II степени стрелковой дивизии, 2005-2024 |